Я помню движение губ,
Прикосновенье руками.
Я слышал, что время стирает всё.
Ты слышишь стук сердца –
Это коса нашла на камень.
И нет ни печали, ни зла,
Ни горечи, ни обиды.
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня,
Там, где взойдёт звезда Аделаида.

"Аквариум".

Глава 1.

Руфус Скримджер курил и ел одновременно – что поделаешь, нервы!
Курил он маггловские сигареты Rothmans, а ел, как всегда, круассаны с начинкой, уже потерявшие первоначальную теплоту и свежесть, когда-то, минут двадцать назад, испечённого теста. Теста, тающего на языке, слоёного, лёгкого, немасляного, как обычные круассаны "для всех", а с изюминкой, предназначающегося только ему, министру магии, вкуснющего, когда оно наисвежайшее, теста.
Нервы министра магии были в очередной раз подорваны стариканом Дамблдором, таки приславшим ему в ответ на ультиматум интересные колдографии, на которых сам Руфус, голый, в бассейне, находится в окружении симпатичных нимфеток в чём мать родила. На одной из колдографий, сделанных его телохранителем, казавшимся преданным и весьма не склонным к болтовне мужиком – сквибом, Руфус подмигивал колдографу, не по-детски резвясь уже в оранжерее рядом с бассейном сразу с двумя девочками. При этом он беззастечиво совершал простые движения, совокупляясь с одной из красоток и слизывая со второй шоколадный крем в интимном месте.
Скримджер проглотил кусок подостывшего круассана вместе с порцией сигаретного дыма, поперхнулся и закашлялся так громко, что в кабинет, едва постучав, ворвался личный секретарь Персиваль Уизли, спеша постучать шефа по спинке И постучал, да не единожды, но… безрезультатно.
Министр зашёлся таким приступом кашля, что побагровел и раздулся. Ему сейчас нужно было одно – дышать. Остальное на время для него перестало существовать. Но… только для него самого.
Мистер Уизли потрепал по спине Руфуса уже механически, не столько заботясь о здоровье шефа, сколько заглядываясяь на разложенные, как карты, веером, колдографии, и… понял, что влип по крайней мере под Obliviate localus, а в худшем… Он старался не думать о худшем, всё продолжая неторопливо, с толком, с чувством, с расстановкой оглаживать по спине министра, жадно всматриваясь в компромат.
Такого разврата Перси не мог себе и представить – его вполне устраивали нечасто меняющиеся дамы сердца, органа этого не занимавшие ни частички – Уизли отдавал его работе. Перси воспринимал вот уже второго министра магии в своей довольно короткой для мага жизни, как образцового, лучшего во всех смыслах волшебника, объект для подражания.
Пусть с Корнелиусом Фаджем и получилось… так некрасиво, что был даже открытый процесс над экс-министром, развенчавший его культ для каждого гражданина магической Британии, но не для Персиваля Уизли.
Каждый шеф в его понимании был своего рода святыней, вождём, за которым согласным маршем шествовали с флагами, транспарантами и перетяжками под звон литавр и трубные гласы, чуть ли не со священным ковчегом, все жители обоих островов, умеющие управляться с волшебной палочкой. Мысль по поводу ковчега пришла Перси в голову после прочтения Торы – Хумаш маггловской Библии, которая очень понравились ему своей дикой образностью и странным монотеизмом, по сравнению с верой в прекрасных, безликих, бесполых, богов волшебников. Он сопоставил жестокие законы Хумаш с вечными твёрдыми демократическими положениями магической Британии и пршёл к довольно интересным выводам… Но оставим его выводы при нём, Персивале, потому, что они не столь уж и интересны на самом деле, проникнутые духом буквовщины и стерильности ума не столь уж и уважаемого нами мистера Уизли.
…Министерство магии существовало с шестнадцатого века, но правил волшебниками тогда Уизенгамот – своего рода однопалатный парламент пэров, вынашивающий законы волшебного мира Британии и одновременно судящий преступников этих и более старых законов.
Что было до образования Уизенгамота? Об этом не говорили на уроках Истории Магии в школах для юных волшебников, туманно сводя происхождение Уизенгамота к
полу-мифическому Совету Прекраснейших Старейшин, состоявшему будто бы из глав самых древних аристократических открытых магических фамилий Англии, Уэльса и Шотландии, которые потом и составили костяк сего достославного учреждения . О магических чистокровных семьях, ведущих происхождение от самих полу-священных англо-саксонских королей и бриттских друидических семей тоже умалчивалось по причине политкорректности.
Слишком большие права и силы в современном Министерстве магии были не у аристократов голубых, о, не подумайте ничего плохого, кровей, а у не таких уж древних чистокровных фамилий. А во время правлений министра Фаджа и Скримджера большую толику власти переняли у недостаточно чистокровных семей – фи, всего до семи поколений магов в роду! – полукровные или вообще – страшно подумать только – самые настоящие магглорождённые волшебники.
Отдельно от мира пергаментной волокиты, которой отличалось многочисленное Министерство магии, существовало почти полностью закрывшееся, как отменного качества устрица с жемчужиной, в раковину, высшее общество, в которое входило около трёх десятков тех самых, голубых кровей, фамилий. Они отошли от власти, все друг с другом породнились – кто женитьбами или выдачей замуж, кто – кумовством. В бомонде жили ради себя, любимых, и проводили время в обычных светских обязанностях и небольших, строго расписанных и разрешённых ими самими удовольствиях.
Оттуда родом были и Пожиратели, из Ближнего Круга, разумеется, за несколькими исключениями – выскочками, преданными лорду Волдеморту и заявившие о себе в реализации или составлении планов "Его Темнейшества" самым громким образом. Таким был ныне член Попечительского Совета самого Хогвартса Уолден МакНейр… Да ещё пропавший в какую-то жопотищу и оттуда не вылезающий, что очень мудро с его стороны, граф С. О. Снейп, происходивший из закрытой фамилии и сослуживший дурную службу для своего, да и самого Руфуса, Лорда, предав его практически сразу после принятия Метки в пользу "старого маразматика" Дамблдора. Так до сих пор звали величайшего светлого мага современности неприятели его и возглавляемой им подпольной организации под громким названием "Орден Феникса". А неприятелей у вовсе не впавшего в маразм, но бывшего на высоте полёта мысли Альбуса было предостаточно…
… Вот и теперь буквально на глазах Персиваля Уизли рушился миф о ещё одном министре магии – добропорядочном семьянине. Который, будучи недостаточно чистокровным волшебником из рода, насчитывающего всего – фи, да разве это маг?! – три поколения волшебников, женился на магглорождённой. Но она была очень красивой, эта Мариам Вулферстун – выпускница одной из школ магии и волшебства. И женою стала замечательной, не задиравшей нос от звания "первой леди" государства. Только детей у, казалось бы, счастливой пары не было.
А теперь эти препохабнейшие колдографии – Перси так засмотрелся на действия своего непосредственного начальника на одной из них, что даже перевозбудился и… забыл о том, что уже с минуту его наклонённую голову пристально рассматривал прекративший кашлять и задыхаться, сам министр.
– Колдомонтаж, сэр? – нашёлся Персиваль.
– Естес-стьнно, но смотрите, да смотрите же, мистер Уизли! Какой качественный!
Мистер Скримджер практически сунул под нос чрезмерно интересующемуся личной жизнью шефа секретарю весь ворох колдографий.
– Я в недоумении, сэр, кому могло понадобиться делать… такое?
– Будем считать, я тоже.
Меня-а-а, мини-и-стра ма-аги-и-и, – завёл свою излюбленную песнь Скримджер, – и представить среди таких бля… такого окружения! Это ж какой демонической ненавистью ко мне пылает стари…
Нет, мистер Уизли, я не знаю, кому понадобилось так жестоко подшутить надо мной. Я же так люблю свою Мариам.
Об этом вся Британия знает!
И напечатай кто в жёлтой газетёнке типа "Dog`s Bull" эти или подобные колдографии, так над издателями же и посмеются, я уверен.
А Вы? – быстро спросил министр подчинённого. – Вы бы посмеялись или восприняли всерьёз такую чушь?
– И я, я тоже, без колебаний, не извольте сомневаться, ну как можно подумать о моём отрицательном ответе… – распылялся сентенциями мистер Уизли.
– Так отрицательным или положительным?
Министр вконец запутал несчастного Перси. Персиваль набрал в лёгкие воздуха и пророкотал на едином дыхании:
–Безусловно, я помеялся бы над издателями, сэр.
В душе он был уверен в обратном, но вот сердце, преданное министру сердце – оно пугало Перси тахикардией от излишнего, неподобающего его статусу огромного количества вранья, выплёскиваемого на того, кто ещё пять минут назад был для мистера Уизли образцом добродетели.
Так Персиваль Уизли разочаровался в своём непогрешимом начальнике, уверовав каким-то листам фотопергамента с похабными, но такими живыми картинами разгульного разврата, да ещё и присланными старым маразматиком, с которым сам шеф вечно на ножах.
– Займитесь отпором негодяю. Я уверен, Вы знаете, о ком я…
…Гарри был ошеломлён, увидев человека, очень похожего на про-х`э-с-со-ра С-нэй-пх`э, вот только что-то неуловимо отличало человека, сидящего перед ним и баюкающего окровавленное тело, от того, который из места-где-учат. Этот был значительно моложе и… привлекательнее – в его глазах, в отличие от того, про-х`э-с-со-ра С-нэй-пх`э, виднелись яркие искры жизни. Сейчас это была боль, но больно было этому мужчине из-за того, другого, раненого или убитого – Гарри боялся нарушить молчание и спросить. Он боялся навредить мужчине, так похожему на про-х`э-с-со-ра, который, как Гарри помнил, отличался очень вспыльчивым, резким, непредсказуемым характером
А ещё у мужчины были на редкость пышные иссиня-чёрные волосы, создающие превосходное обрамление бледному лицу с розовыми, узкими губами, тонким длинным носом с изящными крыльями и небольшой горбинкой. Волосы ниспадали и на довольно узкие, тонкие, как и весь мужчина, плечи.
Так непохож он был на Истинных Людей и рим-ла-нх`ын-ин-с-ких на-х`э-м-ников, что Гарри молча некоторое время просто рассматривал мужчину, сидя в позе раба, признающего господство этого человека – на корточках, положив руки на голову и прикрыв ими глаза, но оставив щёлочку, чтобы любоваться им, таким замечательным, красивым. Верно, у этого человека хороший характер, мягкий, добрый, сладкий, как запаренный овёс, что приносила старуха Нх`умнэ.
Каково же было разочарование Гарри, когда красивый какой-то непонятной красотой мужчина, едко обратился к нему, Гарри:
– Что вы так смотрите на меня, Поттер? Я же не женщина – рабыня, чтобы рассматривать мои "прелести".
Гарри удивился, что к нему – одному – обращались, как ко многим – "вы", но осмелился подать голос:
– Прости, благородый хозяин. Я – твой раб навеки. Прими меня под покровительство и накорми меня – я очень хочу жрать. Я буду работать на тебя одного, сколько пожелаешь.
– Поттер, вы хоть сами понимаете, что говорите?
А ну вас к Мордреду в зад. Мне не до вас.
– Можно ли узнать ничтожному рабу, что случилось с молодым Истинным Человеком? Он ранен или он тот-кто-умер?
– Не дождётесь. Он ранен, Поттер, и очень тяжело.
– Жаль, я не умею делать "Энэрвэйт", чтобы почти мёртвый пришёл в себя.
– Знаете, Поттер, это не смешно. Вот я умею делать Enervate, как и любой маг… Постойте, Поттер, а какие заклинания вы ещё знаете, кроме красиво получившейся, но какой-то неправильной Авады?
– Ничтожный раб Пот-тер не знает слова "маг", но он волшебник и знает "Авада кедавра", "Крусио" и "Империо", ещё "Вингардиум левиоса", хотя…
– Да-а, прекрасный "Набор молодого волшебника"… А "маг" и есть тоже самое, что "волшебник".
Вы мне ещё многое должны будете рассказать о своём прозябании в роли раба х`васынскх`, но всё потом, позже, сейчас я должен заняться своим братом.
Так что помолчите и, да, прикройтесь хотя бы шкурой, вы же голый. А мне вовсе неохота смотреть на ваш…
– Моя набедренная повязка! Я потерял её!
– Заткнитесь, Поттер, вы мне мешаете.
Вроде-как про-х`э-с-со-р С-нэй-пх`, склонился над братом, вовсе не похожим на него самого – по виду более молодой мужчина был схож с Истинными Людьми, только красивее, с более правильными и мягкими чертами лица, но и у него был настоящий рим-ла-нх`ын-ин-с-кий нос – большой, мясистый, в чём-то схожий с носом благородного хозяина, но грубее на вид. Раненый, несмотря на большую привлекательность, чем у благородного хозяина, словно ёрш на суше, топорщащего иголки, почему-то не понравился Гарри.
Поттер залез под шкуру и хотел было забыться сном после всего происшедшего, но его пустой желудок недовольно заурчал, а раненый мужчина вдруг протяжно застонал на том самом, непонятном Гарри языке:
– Се-э-ве-э-р-у-у-с-с… Я умира-а-ю-у?
– Квотриус, успокойся, возлюбленный мой, ты просто ранен, кровь я мгновенно остановил, но рана, видимо, задела лёгкое, поэтому не говори пока. Тебе это вредно весьма, покуда не придёт врачеватель и не выяснит, насколько тяжко ранен ты.
Скажи только, среди солдат есть врач?
– Есть… Всадник Формеус… Верокций Коре… Корегиус… Он прек-рас-но… о-о… врачует раны.
– Хорошо, я сейчас пойду и разыщу его. Побудь пока один.
Да, у нас гость – новый "раб", каким он хочет предстать передо мною, Гарольд Цеймс Поттер, но он не причинит тебе неудобства – он спит под шкурой.
– По-дож-ди, Се-ве-ру-ус-с. Поцелуй ме-ня, – еле выговорил Квотриус.
И Гарри, как и всякий любопытный раб, которого ещё не прибили мечом плашмя по голове, подсматривающий за мужчинами из-под овчины, увидел, как этот изящный старший мужчина склонился над младшим, хотя разница в возрасте была невелика – оба были почти стариками – и поцеловал раненого страстно, сильно, застонав еле слышно.
– Значит, это рим-ла-нх`ын-ни-н-с-кие законы позволяют братьям… так целоваться, словно они любовники, мужеложцы, – подумал он.
Ему стало вдруг жарко неизвестно отчего и неприятно, словно он подсмотрел что-то запретное, неведомое доселе.
– А вдруг мой хозяин и вправду мужеложец и изнасилует меня? Но нет, я же маленький да и некрасив по сравнению с его братом. Но если его брат умрёт, он примется за меня.
Да с чего я взял, что они мужеложцы? Они же братья, им позволено целоваться. Может, у рим-ла-нх`ын-ин-н-с-ких людей так положено по-братски целоваться, а вовсе не как Истинные Люди целуются?– успокаивал себя Гарри. – И вообще, полезет ко мне, убью и его, как Вол-де-мортх`э. Получилась же у меня "Авада кедавра"!.
Правда, странная, Вол-де-мортх` почему-то загорелся зелёным пламенем, а не умер сразу, а как же он кричал! Наверное, страшную муку, вроде "Крусио" наслал я на него вместе с "Авада кедавра".
И ещё мой благородный хозяин вмешался, да так, что и меня обволокло чем-то злым, чёрным, и от горящего Вол-де-мортх`э не осталось и пепла. Он попросту исчез.
А как же его душа? Исчезла ли она, ведь я убил её по частям ещё в… том вре-мя. Неужели мой добрый друг Тох`ым всё время был без души? Не верю – тогда бы он не защищал меня и не помогал всячески, взваливая на свои щуплые плечи и часть моей работы.
Работы… Неавистной работы почти без кормёжки…
Как бы я хотел, чтобы Х`ынгу помер, и Рангы, только Вудрэ и остальные рабы пусть остались бы живы.
Если мой новый благородный хозяин захочет выслушать меня, я расскажу, где х`нарых` Х`ынгу. Тогда на-х`э-м-ники смогли бы уничтожить моих бывших злых хозяев, а остальных сделать рабами и рабынями своими. Они ведь даже глупых женщин берут себе в работницы, а скорее, для развлечения.
Интересно, у на-х`э-м-ни-ков есть жёны или они пользуются только захваченными в плен женщинами, делая им детей?
Пресветлая Моргана! Как же жрать охота! А благородный хозяин ушёл куда-то и долго не возвращается.
…А откуда он знает язык Истинных Людей? Наверное, он толмач. Такие редко встречаются среди рим-ла-нх`ын-ни-нов, наверное. Ведь они по рождению своему – благородные хозяева, а не по принуждению, как Истинные Люди.
Но при этом благородный хозяин и тот-котрый-второй-палец – и воины отменные, а оружие у моего благородного хозяина и вправду странное и сражается он с волшебством неведомым, без волшебной палочки потому, что он, как и брат его – волшебник, "маг", то есть колдун. Нет, не так.
Вернее,что Тох`ым же говорил о волшебстве – не том же самом, что колдовство.
Ой, опять запутался.
Но если благородный хозяин – волшебник, как же он развеял тело Вол-де-мортх`э голыми руками, вернее, только словами неведомыми? Значит, он может колдовать, тьфу, волхвовать без волшебной палочки, одними словами. О, тогда он – величайший из великих волшебник! Больше, чем этот странный брат его, сражавшийся с палочкой волшебной, в левой – вот странный – руке зажатой. Ах, да, ему же надо было убивать правой рукой и коротким, невиданным мечом, которым убивали половина на-х`э-м-ни-ков. У остальных были такие большущие мечи, что они рубили ими всех без разбора – и баб, и тех-кто-не-умер-вовремя, и воинов, и детей малых. Я ведь всё видел… Ой, жрать как охота…
Наколдовал бы мне благородный хозяин – волшебник, "маг", немного жратвы! Вкусного овса…
…Северус не знал названного Квотриусом всадника в лицо и не ведал, в каком шатре он спит, а потому отправился к Малефицию – всё-таки его любимый сын почти что при смерти. Значит, должен, чем сможет, помочь.
Дозорные, охраняющие шатёр военачальника, были пьяны в стельку и сидели на земле, привалившись спинами друг к другу, таким своеобразным способом перекрывая вход.
Снейп успел одеть поверх брюк только рубашку, так торопился побыстрее найти врачевателя, дабы тот зашил рану Квотриуса и нашёл бы, задела ли она лёгкое. Хотя с проткнутым лёгким Квотриусу вряд ли было бы до поцелуев. Северус надеялся на лучший исход. Спьяну солдаты не узнали наследника Снепиуса Северуса Малефиция, а потому начали шебуршать и устроили небольшое представление, тщетно пытаясь встать на ноги. Но Северусу было не до цирка, поэтому он просто приставил рапиру к горлу одного из них, и вход тут же, словно по мановению волшебной палочки, хоть Снейп и не прибегал к Imperio, словно по волшебству, освободился.
Малефиций спал в окружении женщин – жён убитого вождя, дарованных ему Северусом.
Странное дело, но все женщины, тотчас проснувшиеся и посмотревшие на пришельца с нескрываемым ужасом, были одеты, а украшения всё ещё были в целости и сохранности.
– Что-то Папенька перепил и с устатку не воспользовался "подарочками", - подумал с усмешкой Северус.
В шатре воняло немытыми телами, перегаром от ышке бяха и хорошенько испорченным воздухом. Смрад стоял такой, что Северус поморщился, но стал дышать ртом, хотя его едва не выворачивало наизнанку. Но ради спасения Квотриуса Снейп пошёл бы и не на такие "подвиги".
–Спокойно, бабы, я не за вами пришёл, – сказал дикаркам Северус на их языке.
А то женщины хотели уж было начать визжать и орать от испуга при виде непонятно одетого – в штанах и какой-то полу-рубахе со множеством мелких фибул странного вида, с разрезом посредине, сшитой искусно по фигуре стройного мужчины. Это был воин не из Истинных Людей.
В кромешной темноте разглядеть лица пришедшего было невозможно, потому-то и не узнали глупые бабы своего первого хозяина. "Самки гвасинг", как называли рабынь легионеры, подаренные им самому большому вождю.
–Х`эй, ты, да, ты, женщина, разбуди хозяина, да потише, что б он не разорался с горячки от перепоя.
Указанная рабыня подползла к Снепиусу, приобняла его несмело за плечи, тот повернулся и снова испортил воздух.
– Благородный хозяин, проснись, – пролепетала женщина.
Разумеется, сонный и всё ещё пьяный Малефиций, не знающий варварского наречия, не понял ни слова, но интонацию уловил и прижал женщину к себе, жадно поцеловав её.
Та ойкнула и ответила на поцелуй хозяина, а что ей ещё оставалось делать?
Малефиций обнял женщину уже жадно, и тогда Снейп решил, что хватит с него подробностей интимной жизни "отца".
Ну уж нет, раз не получилось по-хорошему, я сам разбужу Папеньку, а то он перевозбудится ещё да завалит эту бабу у меня на глазах.
– Высокородный патриций и отец мой! – заорал Северус. – Проснись, ибо сын твой любимый Квотриус ранен тяжко!
Папенька так и подскочил, откинув женщину.
– Северус, сын мой законнорожденный, ты ли это?! И что с сыном моим – бастардом Квотриусом?
– Разумеется, сие я есть, высокородный патриций и отец мой. – быстро выговорил Северус.
Он уже только лишь тихо ненавидел все эти помпезные, но необходимые для патрициев обращения.
– Я сказал лишь, что сын твой Квотриус ранен и ему нужен врачеватель ран всадник Формеус Верокций Корегиус. Прикажи позвать его к Квотриусу. Кажется, у него задето лёгкое. Рана широкая, надобно зашить её.
Да, и стражников своих не забудь наказать – жертвой нападения раба, стащившего оружие у кого-то из солдат, и ранившего Квотриуса, мог стать и ты, ибо войти к тебе легко и доступно каждому, имеющему оружие некое. Телохранители твои перепились, и никто из них не вмешался в бой, лишь только показал я рапиру свою в лёгком уколе одному из них в горло его, достойное быть перерезанным клинком моим. Но не до них мне было, ибо торопился я к тебе, высокорожденный патриций и военачальник мой, – с презрением выплюнул последние словеса свои Северус.
– Где раб?! – заревел Малефиций.
– Я убил его, а прах развеял по воздуху чародейским умением.
Но давай же, отец мой высокорожденный, просто скажи мне, в коем шатре искать этого всадника. Сам я найду его.
Подробностей нет и не может быть – всё, что я знал, то уже поведал тебе, высокородный патриций и отец мой.
– Раба надо было не убивать, а пытать калёным железом этих варварских мечей, дабы узнать, как он смог сбе…
– Отец мой, ты, верно, не понимаешь – Квотриус с мгновения на мгновение может умереть от злой раны, покуда ты, высокородный патриций и военачальник, хочешь указать мне на мои ошибки.
Хорошо, виновен. Но Квотриусу надо зашить рану!
– Шатёр всадника сего достойного ошую моего, ибо он приближен ко мне весьма – мы воевали вместе много. Но, боюсь, сын мой законнорожденный, не поможет Квотриусу сейчас всадник сей, ибо выпили мы много жгучей воды, найденной в доме – шатре гвасинг в большущих корча…
– Тогда сам я всё соделаю, понадобятся только инструменты. Благодарю премного, отец мой
И это было всё, что сказал в поименование высокорожденного патриция и военачальника своего Северус, никаких титлов, просто "отец".
Вслед Северусу неслось :
– Да как ты можешь, щенок, сукин сын, так разговаривать с отцом и вели – ик! – им полководцем Снепиусом Малефицием Тогениусом!
– Ишь, разоряется, да пускай его.
Шатёр слева был обычным, ничем не отличающимся от такого же солдатского шатра, что и их с Квотриусом, только занимал его один человек, сейчас дрыхнущий в обнимку с одной из вышеупомянутых корчаг, действительно огромной. Весь шатёр пропах сивушными парами и блевотиной.
Снейп начал при свете Lumos копаться в вещах спящего всадника – у того с собой был небольшой сундучок, где вперемешку со сменными туниками – чистюля! – и одними поножами нашлось искомое. В чистую, но видавшую виды тряпицу были завёрнуты новые, выглаженные полосы домотканого полотна тонкой работы, несколько устрашающего вида игл и тончайшие, но крепкие шёлковые нитки, скрученные по несколько тонких, с волосок, нитей, в единую, толстую.
Северус снова свернул тряпицу и, прикрыв сундучок, поспешил к Квотриусу.
– Благородный хозяин принёс ничтожному рабу чегой-нибудь пожрать? – послышалось из-под шкуры.
– Поттер, да вы, как я погляжу, всё не уймётесь. Сказал же – не до вас пока. Будет утро, а оно уже скоро, дам хлеба и воды.
На большее можете не рассчитывать.
– О, хлеб!
– Да заткнитесь же, Поттер! Рот на замок!
Сейчас, Квотриус, прости, что так долго – я искал врача, но он пьян, а я… Я лучше него справлюсь – тебе даже не будет больно.
Ох, какой же я дурак! Всё из-за этих двух недоучек… Ну ладно, Поттер хоть Пророчество исполнил, и то, слава Мерлину.
Давно же надо было тебя обезболить. Прости, возлюбленный, за излишнюю боль, от которой я мог тебя избавить, но не сделал этого вовремя. Вот, теперь только навёрстываю упущенное мной
– Квотриус! Квотри-и-у-ус!
Вот, услышал.
– Да до тебя не докричишься, братец мой. Ты уж испугать меня успел, не то не слышал я отклика твоего живого.
– Се-э-ве-э… Бо-о-льно-о…
– Anaestetio totalus! А так?
Ах, да, ты же теперь говорить не можешь, раз заклинание наложено на грудь, шею, на всякий случай, и спину, ровно посредине тела и задело голосовые связки, зато боли не чувствуешь, правда?
"Ответом" ему послужило молчание погруженного в аналог маггловской предоперационной анестезии тела.
– Lumos maxima!
Поттер, вылезайте! Подержите палочку вот так.
Да держите же! Не бойтесь – она не кусается.
– Раб Гарри знает про волшебные палочки, у него даже есть своя, – сказал Поттер.
Он был по-крупному удивлён, как это на двух волшебников приходится только одна палочка для волшебства.
Он вылезал из-под овчины довольно неохотно – уже успел пригреться, а в шатре, как и снаружи, было холодно без костерка, к которому он привык за четыре с половиной перенесённых года рабства.
Но раз благородный хозяин велел, надо сделать так, а не иначе – своей воли у раба нет, и быть не может. К этому Гарри успел привыкнуть за несколько пальцев лет, меньше руки, будучи рабом у Истинных Людей, он не знал точно, сколько. Время пребывания в рабстве у прежних благородных хозяев было непонятно, неясно и очень загадочно. Только лишь Северус знал его, но не спешил делиться известями с "новоприобретённым рабом". Негоже ещё Гарри было знать сие.
Держать чужую волшебную палочку ему было впервые и страшновато – вдруг волшебство пойдёт как-то неправильно? И точно – только он взял её в руку, как из неё вылетел сноп искр, разноцветных и таких ярких, что на мгновение Поттер ослеп, и слух потерял от, словно бы взрывов неизвестной вещи.
В этот же момент он услышал явные проклятия в свой адрес, произнесённые на услышанном только однажды от своего, тогда ещё будущего благородного хозяина, языке. Он называл тогда, не зная ещё Гарри лично, его и про-х`э-с-со-ра Трх`э-ло-нэ, соединив их имена в одной фразе. Поттеру ещё тогда показался этот язык не таким чуждым, в отличие от того, на котором благородный хозяин изъяснялся с братом. Словно что-то давно забытое, как будто язык тот тоже был частью его прошлого в… том вре-мя и то-что-дальше.
– Прости, о, прости, благородный хозяин! – возопил Гарри.
Оп представлял, а, вернее… старался не представлять, как может наказать хозяин – волшебник.
В мозгу его пронеслись слова Тох`ыма, тогда ещё доброго друга, лучшего, чем брат. "Если хочешь насладиться его страданиями сполна, скажи: "Крусио"", – говорил он о приставучем Рангы. Но Тох`ым так ничего и не сказал, что делать, если не хочешь наслаждаться мучениями. Хочется-то только одного – чтобы от тебя отстали и не домогались больше.
– Не до вас, Поттер. Палочку-то отдайте, всё равно она вам не служит, – пробурчал обругавший по-английски Гарри с головы до ног Северус.
Он разозлился, что в шатре опять стало темно, как у Дементора в заднице.
– Lumos maxima prolongum! – выдал он, наконец, не очень "чистое" заклинание.
Оно относилось по определённой классификации к Тёмным Искусствам.
На конце палочки вновь замаячил, довольно сильно рассеивающий тьму в шатре, огонёк "тёмного" заклинания.
Осталось только найти место, где закрепить волшебную палочку.
Не найдя ничего подходящего, Северус рубанул пуго по деревцу-стволу, удерживающему шатёр изнутри, рубанул второй раз, третий и сделал толстую зарубку, куда, как маггловскую переносную лампу, о наличии которой не имел никоего представления, закрепил волшебную палочку. Огонёк всё ещё исправно разгонял темноту сентябрьской ночи, которая, как вражеский лазутчик, пробралась в шатёр. Тьма превращалась на холодном воздухе, словно в хлопья тумана – облачков у ртов и носов троих людей.
Снейп поправил палочку и ещё раз подкрепил свечение тем же "тёмным" заклинанием, которое отбирало – всего-то! – частичку тепла и зрения у мага, его произнесшего, за счёт чего и светил огонёк дольше и ровнее.
Профессор аккуратно, кончиком рапиры разрезал приподнятую ткань туники Квотриуса, а потом вспомнил, что у него нет антисептика – ышке бяха. Он, недолго думая, послал Поттера с флягой брата за столь необходимой сейчас сивухой в шатёр пьяного Формеуса Верокция, рассказав, как найти палатку.
– Да, вот вам, накиньте, это от нового "благородного хозяина" подарочек, – добавил Снейп.
Он передал Гарри тунику из всё того же сундучка Формеуса, "позаимствованную" им для Поттера. Не ходить же ему, в самом деле, голым, распугивая своими мощами пьяных легионеров!
– Ну скажите хоть что-нибудь в знак благоларности, "раб Гарри".
Снейп не удержался и таки поддел Поттера…

Глава 3.

Господин Директор школы волшебства и магии "Хогвартс" получил через неизвестную сову тонкий, но большой пакет. Накормив птицу, он хотел было выпустить её в раскрытое по июльскому настоящему, долгожданному теплу окно. Июнь две тысячи второго года так толком и не задался, не подарив настоящего, жаркого в этих местах лета. Но птица не спешила покидать кабинет гостеприимного волшебника, явно дожидаясь некоего, вполне определённого, будто бы осмысленного ответа.
Дамблдор взломал печать на конверте и вытащил большую колдографию, взглянул… Для начала обомлел, а потом хитро улыбнулся в бороду.
В руках его была работа мистера Уизли, о чём Альбус мог только догадываться, что и сделал немедленно вовсе без труда. Дамблдор держал… хорошего качества колдомонтаж. Над этим "шедевром" бедняга Перси просидел и проплясал с бубном и волшебной палочкой не оговорённый министром час, а почти весь рабочий день. Всё равно, других дел на сегодня не было, так, пара-тройка бумажек.
Получилось бы совсем на славу – смешно и "искольно", как говорили студенты по мнению старины Альбуса, если бы не одно "но". Колдомонтаж был сделан, как это не прискорбно, из колдографии прощания с погибшими в Битве за Хогвартс преподавателями, Аурорами и студентами-старшекурсниками – известное колдо, обошедшее все передовицы магических газет Европы и Северной Америки. Заглянувшее даже в Китай и Южную Америку, долетевшее на альбатросах аж до Антарктиды.
И как только мистер Персиваль Уизли, отличнейший ученик и префект осмелился на… такую выходку!
На гнусном колдомонтаже фигура профессора Снейпа была приближена к изображению самого Альбуса, голова которого была заклинанием припечатана в единой позиции – целующим Северуса, приобняв его за талию. Были проработаны даже складки синей с серебром – родовых цветов графов Снейп – мантии зельевара. Профессор Снейп нежно обнимал за шею господина Директора. Лица Северуса не было видно, зато время от времени на его мантии с траурным крепом на рукаве проявлялась одна интересненькая выпуклость в районе брюк. Ко всему прочему в правом верхнем углу колдомонтажа то появлялась буква за буквой, то исчезала надпись: "Милому Альби от Сева" с пошлым, довольно-таки грубовато пририсованным, сердечком.
В общем, Альбус оценил работу Персиваля Уизли, чья личная сова – бородатая неясыть – и принесла сию многомудрную работу, на "У" – всё испортили исходная колдография и сердечко.
– Всё-таки же грех перед Мерлином и Морганой глумиться над таким душезащипательным ж моментом, как похороны же. Особенно со стороны Министерства магии ж, которое ни одного своего Аурора не прислало на помощь осаждённому замку же.
Альбус наскоро чирканул на куске пергамента, безжалостно оторванном от полного, но бездарного колдомонтажа.
Все Ауроры, умело сражавшиеся в Последней Битве группами и поодиночке, были присланы лично Кингсли Шеклболтом. Он погиб чуть позже, в Войне с вышедшими на кровавую охоту Пожирателями, старавшимися выслужиться перед возвращением Тёмного Лорда, на которое они уповали. Война разразилась примерно через полгода после Битвы за Хогвартс. Шеклболт был на передовой, как и полагается честному и справедливому, словно бы рождённому быть начальником Аурората волшебнику – "фениксовцу". Там-то и поразило его Убийственное заклинание неизвестного Пожирателя, по обычаю этих недобрых магов, в маске, скрывающей лицо. Чтобы не знали, кому мстить. Но Северус прибыл на тот же участок фронта и по описанию фигуры в балахоне, делающей характерные жесты вскидывания головы, быстро вычислил замухрыжку из Среднего Круга, истереблением которого он в это время занимался, и покарал убийцу черномагическим болезненным заклинанием: "Suggrero dolor per toxicae lentus!*". На меньшее, на простую Аваду за Кингсли, никогда особо не ценившего Снейпа, тот был не согласен.
– Но это же ж был всего лишь обмен любезностями. – говорил Альбус птице, разумно глядевшей на него жёлтыми лупешками.Он отдал ей в мощные лапы кусок пергамента.
– Вот только Руфус же о-очень хорошо знает, что… те ж колдографии, где он же ж такой резвунчик да молодец хоть куда ж, а всё туда же, настоящие, а не поддельные, каковую он прислал мне в ответе же ж.
А я, в свою же очередь, знаю ж, что енто – монтаж, причём наипошлейший – вывести нас с моим мальчиком Севочкой как ентих… гоев, что ли? Ну, это он гой еси, добрый же ж молодец, Руфочка наш. Нет, это из другой оперы, в общем, голубых.
Ах же ж, голубчик мой – резвунчик мистер Скримджер, не знаешь же ты истинных наших с Северусом задушевных отношений ж. Вернее, не знает тот, кто это состряпал же, мистер Персиваль Уизли ж, когда-то давно бывший таким прилежным студентом. Он ведь был даже префектом и лучшим студентом школы. Ну и ладнось, пускай их тешатся, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не ру…
А вот Нимфадо… То есть, Тонкс, нашла преизрядно завлекательные документы, которые уже лежат в моей папочке, специально отведённой для министра нашего.
– Accio папка "Тринадцать"!
Вот же ж они – о превышении должностных полномочий нашим глубоко, широко и высокоуважаемым Руфусом. Так-с, вот один из них: "Оригинал допроса подозреваемого в службе государственному преступнику Тому Марволо Реддлу в качестве так называемого "Пожирателя Смерти" Капиуса Джейкоба Уорлинга, чистокровного волшебника в пятом поколении. Копия, заверенная комиссариатом Внутренненго Отдела Ауроров Министерства магии прилагается.
–И она действительно же прилагается ж. Вот молодедчина ента Тонкс, такую работищу сварганила!
Так-с, так-с, Веритасерум – двойная доза, уже хорошо, пять раз Tormento, ещё лучше, но всё сие вовсе… безрезультатно же – "подозреваемый не сознался в содействии вышеупомянутой персоне Т. М. Реддлу". Дальше ж – больше же – "избиение подручными средствами, как то руки, ноги, стул. "Последний необходимо списать за дальнейшей нефункциональностью". Ишь ты, баловники, написали бы, что стул об этого беднягу сломали, ан нет же ж, "нефункциональность" им подавай! От поганцы, к Мордреду их в печёнку да перевернуть разика три, что б сильнее боль почуяли! Нет, чтобы им руки-ноги поломать, дак ведь нет, стулом беднягу обихаживали!
Так, а вот енто уже и вовсе самое то – Круциатус трижды по две минуты каждый! Это, чтобы, подозреваемый – читай: "осуждённый" – с ума не сошёл, а не то они бы держали несчастного под Crucio цельную ночь – они ж по ночам "работают", гадёныши, а ещё гордым именем и славой Ауроров прикрываются! Ауроры ж, они не политикой занимаются, а криминалом магическим. И не лезут в неё вовсе, за исключением уж самых вопиющих о несправедливости случаев, как при Битве за Хогвартс, когда взыграло ретивое у настоящих Ауроров, а не этих министерских ищеек и садистов. Тьфу, век бы о них не знать!
Но самое же главное ж здесь: "По внутриминистерскому указу министра магии Р. Дж. Скримджера такая мера допроса подозреваемых в соучастии к преступлениям так называемых "Пожирателей Смерти" является разрешённой. Указ номер двадцать три от пятого августа одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года". Это они о Круциатусе ж, если же ж кому непонятно енто дело.
Почти ровно три месяца после Битвы за Хогвартс! От подсуетился Руфус – малышок! Сразу, как выбрали, так указик-то и издал.
Да, мал ты ещё, Руфочка же, со мною ж тягаться. "Орден Феникса" – это тебе не с девочками во бассейнах да оранжереях же развлекаться!
Весь, весь компромат на тебя, дружочек мой ненаглядный, соберу ж! За Северуса я и не то сделать готов. И что же он тебе дался, глупый, глупый мистер Скримджер? Ведь себе могилу роешь, сам того не зная. Ох и жалко же мне тебя, но всё же ж енто ради спокойствия Севочки! Почто покушаешься на его свободу?
– Ух, я тебе ужо покажу! – грозился всё более сердитый господин Директор, сжигая в магическом пламени гнусный колдомонтаж.
– Это вот профессор Люпин ещё со мною не контактировал, да Джордж Уизли – молодец парень, не то, что братец-то старший, больше на связь пока не выходил. Енто ведь он достал колдографии-то те самые, что послал я тебе, Руфус.
А то ли ещё будет, ой-ой-ой!.
… – Поттер, почему вы подглядываете, когда вам велено даже не подслушивать, а спать до зари?
– Я… Ничтожный раб Гарри не хотел подсматривать за благородным хозяином и его братом, вовсе нет. Умоляю – не наказывай меня, благородный хозяин. Я… я просто проснулся от жуткого голода.
– Да и не засыпал совсем, – подумал Гарри. – Заснёшь тут, если из-за ышке бяха кишки сворачиваются в клубок. Совсем жрать охота, сил нету.
– Поттер… Гарри, послушайте меня внимательно, если вы, конечно, способны отрешиться от проблем вашего желудка. Вы – свободный человек не из этого… времени. Вы рождены в свободном от рабства… родовом союзе, скажем так. Вы – великий волшебник, убивший самого Волдеморта, а это было под силу только вам, и никому больше. Даже я не смог раздавить гадину. Мои Авады словно отскакивали от величайшего злодея. О , как бы я желал убить его сам!
– А разве можно желать кого-то убить? Разве не… не помню, как это называется…
– Не помните, так и не говорите.
– Больше не стану. Я знаю, что родился в другом вре-мя, но помню себя кое-как только с двух полных рук лет до два раза по руке и четырёх лет. Да ведь и сейчас мне не больше.
А Вол-де-мор-тх`э я только поджёг, да наслал на него очень громадную боль. Ты же, благородный хозяин…
Гарри замер потому, что благородный хозяин, рассказывавший ему о некоем родовом союзе без рабов – неимоверном племени, наверное – и желании! – убить – внезапно широко улыбнулся, глаза его блеснули в сумерках, становящихся с каждым мигом всё светлее, и, наконец, он рассмеялся, да таким открытым, добрым смехом! Словно бы не желал этот человек ничьей смерти.
Гарри нервно сглотнул – неужели его слова настолько смешны? Но благородный хозяин захлопал себя по коленкам и бросился говорить что-то раненому брату их непонятными, твёрдыми, словно орехи в скорлупе, и в то же время, скользкими, как гадины – змеюки словами, хоть и не похож был язык на шелест змей, вовсе. А был он звонким, но… не таким, каким должен быть настоящий язык благородного хозяина. Гарри знал это, почему-то, и знал наверняка.
Брат не засмеялся – Гарри видел его лицо – но слушал речь благородного хозяина внимательно, лишь изредка что-то коротко спрашивая. Разумеется, он получал ответы на свои вопросы, да какие длинные.
Речь же на латыни шла о Волдеморте. Северус рассказывал возлюбленному брату об этом волшебнике, стараясь передать не детали его злодеяний, а создать цельный образ всеобъемлющего, всепоглощающего зла, которое тот олицетворял в глазах самого Снейпа и его истинных соратников.
Северус не стал рассказывать Квотриусу о своих "подвигах во имя Ордена" на ниве приготовления ядов – брат с его линейным мышлением, делящим всё на белое и чёрное с небольшой примесью переходных серых оттенков, всё равно не понял бы потаённый смысл шпионской деятельности высокородного брата и Господина дома. Снейпу же не хотелось потеряться в глазах Квотриуса, пасть так низко в его понимании, чтобы тот разлюбил его, разочаровавшись в нём, Севе…
Поэтому он просто сказал, что был пректором** у злодея…
… При этом Снейп не сильно покривил душой, а просто не сумел найти точного аналога своему настоящему положению при Волдеморте – что-то вроде наблюдателя пыток, изготовителя ядов для окончания мучений жертвы или жертв, если их оказывалось несколько. А также Северус служил и на должности советника почётнейшей, Левой Руки, имея отношение к вопросам делопроизводства Тёмного Лорда, а такое, поверьте, велось. Все рейды были учтены и рассчитаны Ближним Кругом… кроме количества и сорта пыток, да и то – в оригиналах архивов, уничтоженных Рудольфом ЛеСтранжем сразу после исчезновения Лорда в Последней Битве, нашлись бы и интересные "циркуляры". Например, "В помощь молодому Пожирателю Смерти". В этих книжицах – методичках излагались основы действий при налётах на дома презренных магглов, не менее презираемых магглорождённых и полукровок, но ещё и чистокровных волшебников, причём каждый сорт магов рассматривался по отдельности. В методичках было всё о пленении, выборе жертв для пыток, насилия или убийств на месте, наиболее распространённых и действенных пыточных заклинаний, применяемых в Большом Круге и… масса примечаний о происхождении и методах применения того или иного черномагического заклинания или проклятия, совершенно ненужных обуянной жаждою крови, мучений и изнасилований, молодёжи    .
Доходило даже до абсурда – одно примечание предлагало средства для ослепления жертвы, другое противоречило ему, доказывая, что такими действиями только многоопытный волшебник может заставить пленника потерять зрение. Дело было в различных взглядах представителей авторской группы – членов Ближнего Круга – на те или иные средства достижения полной потери чувства собственного достоинства жертвы. Чем "выше" рангом был пытаемый, тем изощрённее пытки для него предлагались.
Исключение составляли только магглы – в их отношении разрешено было всё, только, чтобы смотрелось эффектнее, на радость окружающим и самому Волдеморту. Тёмный Лорд не пропускал практически ни единого Большого Круга с магглами и особенно маггловскими детьми – для него это было шоу вроде цирка, где "клоунами" являлись корчащиеся в длительной агонии беспомощные "куклы". Волдеморт вообще… любил детей. Мучать, разумеется… А Вы что подумали? Нет, педофилом он, никогда не родивший ни единого ребёнка, всё же не был. Это был… не его порок.
…Конечно, объяснить Квотриусу все нюансы своего положения в слугах у Тёмного Лорда и, одновременно, у "Ордена Феникса" Северус никак не смог бы, а потому умолчал о своей роли, сказав только, что по своей воле выбрал служение Злу.
Оно в то время – восемнадцатилетие – казалось вовсе и не Злом, а дорогой, причём единственной, к тайным знаниям об окружающем мире и Тёмных Искусствах. А последние с детства, ещё до Хогвартса, интересовали маленького Сева, предоставленного самому себе. Мать рано умерла при загадочных обстоятельствах, будучи на последнем месяце беременности. Поэтому родственникам отца, прибывшим по закону на похороны жены-чужестранки, было объявлено, что Персуальза, в домашнем обиходе – Персиз – умерла родами, и ребёнок тоже скончался ещё в утробе и родился уже полуразложившимся трупиком. Он-то и отравил мать токсинами своего разлагающегося тельца. А кто бы мог подумать иное, узнав о том, что произошло с несчастной Персиз… "О, бедная Персуальза! Бедный Рериус! Он ведь так её любил!" , – то и дело раздавалось тогда от родичей по отцу в зачехлённом, страшном доме. А Сев слушал все эти причитания, сердцем ребёнка улавливая их лживость. На самом деле никто так не жалел о маме, как маленький Сев.
Мать хоронили в закрытом гробу, а посему никто из присутствующих не видел её огромного живота с, да, тоже мёртвым ребёнком.
Отец же после смерти или гибели жены вовсе перестал интересоваться наследником. Тогда Сев сам научился читать, а в Гоустле было полным полно волюмов по Тёмным Искусствам. Отсюда и пристрастие к ним, причём на всю жизнь. Только к десяти годам, когда Рериус решил подготовить ребёнка к школе, появился наставник Моальворус Неронус Хиггинг.
Род его уходил корнями в глубокую древность, но к двадцатому веку иссох, как старая река с берегами, заросшими рогозом и камышом, покрытая ряской, мелеет со временем, но сохраняет преотменное качество воды. Этой истинной водой жизни, а не пресловутой ышке бяха, был наполнен наставник, научивший Сева перед школой многому. Этикету, основам маггловских наук – письму, азам языков, математике, химии, физике. Но всё это, разумеется, в требуемых для наследника закрытой фамилии рамках. Он же приучил Северуса читать не только завораживающие его книги по интересующему предмету, но и прозу, а, главное, поэзию – богатейшую лирику магического мира.
Позднее, уже учась на первых курсах Хогвартса, Снейп усердно навёрстывал упущенные в своё время европейские языки, а всё из-за занятости матери балами, раутами и фуршетами с обязательным оставанием на ночь в особняке или же замке четы, устраивавшей праздник, и далеко не в одиночестве, за что и поплатилась жизнью, когда позволила какому-то хлыщу сделать её беременной. Одновременно Сев научился ездить верхом – сначала на обычных скаковых лошадях, а потом и летать на пегасах. Все лошади были из конюшен отца, после, с воцарением Северуса, почти безвылазном, в подземельях старой школы и редкими визитами в родовой замок, пришедших в упадок. Домашние эльфы боготворили лошадей и потому боялись ухаживать за ними, а держать для пары-тройки старых кляч грума – маггла – Снейп не хотел. Это раскрыло бы месторасположение замка, "завёрнутого" на несколько десятков миль в антимаггловский барьер.
О груме – волшебнике же и вовсе не хотелось думать (В скобках заметим,что это было немодно в свете, где Северус редко, но появлялся. Графа Снейп подзуживал на это сомнительное удовольствие, изуродованный им же в своё время, но с помощью маггловских пластических операций восстановивший былые красоты, друг-недруг и, по совместительству, кум, лорд Малфой. Однако Северус полагал, и небезосновательно, что в бомонде попросту скучно, отвратно и вообще непрельщающе.)
Постигал Северус и благородное искусство фехтования, постепенно превосходя старенького, но юркого наставника, покуда тот однажды не приостановил дуэль, церемонно отсалютовав Севу в знак своего поражения. Но была ещё и проверочная дуэль на боевых рапирах, в которой наставник просадил Севу руку насквозь, зато тот приставил рапиру к сердцу наставника, даже не желая уколоть того в кожу. Нет, не было кровожадности у молодого Северуса Ориуса, названного так в честь деда, противу всех правил, а не по имени отца. Это было его прихотью – назвать сына не по себе, а по своему возлюбленному во всех смыслах этого слова, отцу, превелико любимому.
Научить Северуса искусству ведения магических дуэлей было тоже делом наставника. И в этом виде занятий Моальворуса Хиггинга ждал сюрприз – ученик сразу же превзошёл учителя. Хитрый юный Сев применил к нему несколько заклинаний из области Тёмных Искусств, которых пожилой маг не знал. Но учиться было нужно потому, что Северус, излишне увлекаясь черномагическими заклинаниями, не был в том боевом состоянии духа, чтобы быстро отразить простейший Expelliarmus. Наконец, ученик постиг искусство защиты, а после – и весьма яростного нападения.
В канун восемнадцатилетия отец поговорил с сыном на различные темы, проверяя его подкованность, то есть работу наставника. Он был вполне удовлетворён познаниями Северуса в благородных и естественных науках и искусствах. Моальворусу была заплачена очень крупная сумма галеонов. Сэру Хиггингу были даны наилучшие рекомендации, и наставник исчез из жизни Сева навсегда.
Правда, потом, через несколько лет, Северус узнал в Свете преинтереснейшую новость – Моальворус, несмотря на преклонные годы, сумел жениться на чистокровной юной девушке – девственнице, как поговаривали о ней – выпускнице французского пансиона, происходящей из знатного рода, и уже обзавёлся двумя сыновьями и дочерью. Может быть, это была злая светская шутка, а, может, и правда – Северус тогда не хотел встречаться со старым наставником. Ему было стыдно перед наставником, учившим его добру, за неправильно сделанный жизненный выбор.
Северус осознал, что продвигается в тайных знаниях, мягко говоря, несколько не в ту сторону уже в девятнадцать, через год служения Тёмному Лорду. Лорд относился к Снейпу с непонятным на первый взгляд подобострастием, вызывая непонимание и ревность Бэллатрикс и Люциуса. Те, в отличие от "камерного" Северуса, ходили в рейды и показали себя истинными, прирождёнными от маггловского Бога, наверное, Пожирателями – в меру жестокими, в меру же разумными в своей жестокости. В тайне же Северус вызывал жалость своим гуманным мировоззрением и потому-то, чтобы никто не мог его обидеть, был… настолько приближен к трону. Он занимал почётную Левую Сторону от Волдеморта, и не зря занимал место это, столь желанное многим…
Снейп в это время занимался разбором завалов в обширнейшей библиотеке Лорда и изучением древних, мёртвых языков. Они все, как назло, были столь редких языковых групп и настолько сложными, что Снейп с трудом разбирался в древних свитках и манускриптах.Дело в кельтских языках доходло даже до бересты - священной кожи священного, "светлого" древа. Северус сам порою удивлялся своей способности мысленно мгновенно переключаться с одного языка на другой, тренируя память. Грамматика, орфография и словообразование большинства языков были утеряны в веках.
Волдеморту же просто нужен был расшифровщик некоторых свитков и книг на этих языках. Так Северус изучил, обязательные для каждого последователя Гермеса Трисмегиста, семитские древние и современные языки – финикийский, иврит, арамейский, арабский новый и древний, поражаясь попутно богатейшим набором газелей, из тех, которыми в городах «золотая» молодёжь культивировала поэзию любви и прожигания жизни. Но преобладали в его увлечениях древнейшие, доисламские жанры — урджуза ( вызов на бой и т. д.), фахр — похвальба, хиджа — сатира, мадх — хвала, насиб — любовные песни, са’р — песни мести, уасф — описания и тэ пэ. Потом во временном доисламском промежутке отрывки стали соединять в большую единицу — касыду, лирическую поэму. В этом жанре одна и та же рифма проходит через всё стихотворение, что мешало развиться длинной эпической поэме в стихах. Северус знал, что сохранившиеся произведения этой стихотворной семьи возникли не раньше конца пятого века. Но Сева, тогда ещё просто Сева влекло именно к этим "недоделанным", узко специализированным стихам. Он и сам не знал, отчего.
Была ли эта недостаточность, изломанность его души врождённой или же с молоком кормилицы впитанной? Отчего у него сразу, как он осознал себя после ребячества, была, словно бы врождённая тяга к Тёмным Искусствам, хотя ей страдал только дед, которого Сев не застал уже в живых? Была ли кормилица умственно отсталой или повреждённой разумом? На эти вопросы отец, как и на любые другие расспросы наследника рода о глубоком детстве, не отвечал.
Знал Северус поверхностно весь Куран Мухаммеда. Как литературное произведение Куран — невысокого достоинства. Язык неправилен и неуклюж, рифмующие слова редки и неуместны по смыслу; рассказы вялы, спутаны; ранние лирические части лучше и поражали новизной тем и картин (загробная жизнь, суд). С исламом явилась и скудная религиозная лирика. Создавались «хадисы» — предания о делах и словах пророка, использованные потом правоведением, историей и легендой.
Ведал он и всю Библию, Книгу Востока как он называл её запросто по-английски, написанную в разные времена и более залихватски, по его словам, чем Куран. Здесь было больше образов, аллегорий, потаённых смыслов, особенно в Книгах Пророков – начальных книгах Невиим и всех книгах Ктувим… Ещё он уделил должное внимание языкам древних бриттов, сохранившимся благодаря рукописям друидов на пергаментах и седьмого-девятого веков, и более ранней – века пятого-шестого – бересте. В то время у некоторых аборигенных народов древней Британии, наконец-то, появилась туземная руническая письменность.
Также он изучил древне-английский, норманнский диалект и исходный старо-французский языки. В общем, нагрузка на его, хоть и не бедный извилинами, мозг была более, чем просто значительной, но, очевидно, большой. Иногда излишне – Сев вдруг говорил за общим обедом Ближнего Круга во главе с, тогда ещё потреблявшим земную пищу Волдемортом, "языками неведомыми"***, и никто не понимал его, а он и сам не осознавал, что говорит вовсе не по-английски.

___________________________

* Приношу мучение от яда медленного (лат.)
** Пректор – представитель судебной власти в Риме.
*** "Деяния апостолов", 2:2 - 2:4.

Глава 5.

Фемоклий Руоднэ лежал, раскинув руки и глядя невидящими мёртвыми глазами в пасмурное небо. Солдаты же знали, что так, без единого повреждения на теле, убивают только братья – чародеи. Простите уж, боги, если от вас сила сия в них, но хорошо бы отдать братьёв обоих на корм демонам и ламиям!
Подозрение пало на раненого Квотриуса – кому же, как не ему, единственному раненому за весёлую ночку в относительно спокойном лагере, было убить легионера, такого же полукровку, как он сам. Видно, что-то не поделили, а, может, этот мужеложец Квотриус, неудовлетворённый братом, выйдя по нужде, полез спьяну целоваться, да обниматься с дозорным. Тот и ранил Квотриуса потому, как друзья убитого говорили, что никогда тот не спал с мужчинами, разве что любил баловаться с мальчиками в термах, но это ведь не в счёт, не в зачёт, и не в вину ему, безгрешному.
Значит, решили все, рана у Квотриуса от гладиуса Фемоклия, но тут… внезапно встрял старший брат Снепиус Северус Малефиций. Он предоставил группе легионеров кинжал, подобранный им после гибели Волдеморта. На него, как на неодушевлённую железяку, заклинания не подействовали. Старший сын и наследник военачальника заявил, что именно этим варварским оружием и была нанесена рана брату его – бастарду Снепиусу Квотриусу Малефицию, официально принятому в семью Снепиусов, в род Тогениусов, и признано было отцовство военачальника над сыном – бастардом его с соизволения сына Малефиция, Северуса законнорожденного.
Но один из солдат, оказывается, стороживший лежбище рабов, а на самом деле всю ночь жравший баранину и наливавшийся ышке бяха, сказал, что никто из его "подопечных" говорящих скотов не просыпался ночью. Все они устали и были вымотаны страшными событиями, обрушившимися на них в течение долгого дня, слишком долгого и насыщенного вовсе.
Ещё бы – все женщины и некоторые совсем молодые мужчины, ещё не ставшие воинами, были жестоко изнасилованы. Дети напуганы до колик судьбой матерей, отцов и младшеньких братьев и сестёр, которых зверски убили, размозжив им головы. Бывшие воины устали от сражения и были все поголовно в различной степени изранены, только к излишнему озверению благородных хозяев, кое не оставляло тем ничего иного, нежели пить и иметь для любителей молодых мужчин – воинов пятнадцатилетних и женщин, кто кому больше придётся по вкусу. А по вкусу приходились все, самки и самцы гвасинг, коим не исполнилось ещё восемнадцати. Таковыми были зверские обычаи завоевателей.
Тогда воинственный, только храбрый очень, легионер Снепиус Северус Малефиций – по его полномочиям – предложил вперёдстоящим выборным всадникам осмотреть рану всадника Снепиуса Квотриуса Малефиция. Тут же были выбраны трое всадников – все ромеи – наиболее горящие рвением восстановить справедливость по отношению к раненому.
Ведь и солдаты попонятливее, не говоря уж о всадниках, много воевавших и хорошо знающих оружие варваров, увидев кинжал, сразу поняли, что ранение Квотриуса – не дело рук покойного Фемоклия, а, наверняка, работа кого-то из пришедших в лагерь лазутчиков народца гвасинг. Именно у сражавшихся воинов гвасинг были подобные кинжалы. Но рабы безоружны, а оставшиеся в племени мужчины слишком тяжело ранены, чтобы сподобиться доползти до лагеря ромеев. Видимо, совсем обезумели гвасинг от первой пролитой крови Фемоклия Руоднэ Салпициуса и Снепиуса Квотриуса Малефиция.
Это означало лишь одно – соседним племенам стало каким-то образом известно о нападении на ближних соседей, и они выслали лазутчиков, дабы убедиться наверняка в пришествии на земли гвасинг неведомых воинов, а Квотриус и Фемоклий стали невинными жертвами коричневой ярости дикарей. Среди них, и это абсолютно ясно, был Чёрный Властелин, убивший Фемоклия словами или другими действиями, не наносящими рваных ран, но на Квотриуса – чародея со всаженным под самое не могу – лёгкое – кинжалом, по словам его братца и любовничка, который жираф б-о-о-о-льшой – ему видней, видимо, словеса Чёрного Властелина не подействовали, поэтому пришлось всадить ему кинжал в тело.
Но, несмотря на свою уверенность, чтобы успокоить солдат в почему-то затянувшееся отсутствие полководца, обычно поднимавшегося раньше трубача, выборные всадники проследовали в шатёр к раненому и…
… И Гарри услышал взволнованные мужские голоса и жутко испугался, что это беспокойство на-х`э-м-ни-ков (уф, еле выговорил – выдумал! ) произошло от того, что Сх`э -вэ-ру-у-с-с, благородный рим-ла-нх`ын-ин, рассказал им о нём, беглом рабе Гарри. Услышав многочисленные шаги, приближающиеся к шатру, Гарри позеленел и распластался под двумя овчинами.
В шатре Северус, ворча что-то неразборчивое на неизвестном никому, кроме Поттера, словно фибрами души улавливающего интонации то ли материнского (уж не отцовского-то точно) то ли вообще непонятно какого, может и волчьего, языка, размотал повязку и показал всадникам зашитую, но… ещё гноящуюся рану Квотриуса. Всадники убедились в невиновности Квотриуса, поцокали неодобрительно языками (интернациональный жест), обеспокоились состоянием его раны и решились разбудить их глубоко спящего, лечащегося от своих множественных ран во сне – не повезло всаднику Формусу Вероккцию, одни лишь болячки вынес он из боя сурового, ближнего!
Даже трофеев не досталось ему, раненому в самом начале схватки – лучшим лишь только придуманным лекарством, кое применить бы и к младшему сыну военачальника, дабы он доволен был – жгучею водою – от ран свежеполученных в сражении с гвасинг.
Он, Формеус, был, вообще-то, врачевателем, самостоятельно лечащимся от ран тяжёлых всадника Формеуса Верокция, самого себя, таких же, как получены были остальными всадниками и рядовыми легионерами Божественного Кесаря. Верно, по привычке выпил он слишком много жгучей воды, вот и спит преспокойно, когда нужна его помощь.
"Рана заражена, в сём сомнений нет. Так надо очистить её, покуда зараза не расползлась по телу всему", – таковым было беспрекословное и единодушное мнение всех трёх избранных всадников.
Добудились пьяного и вовсе не раненого – по крайней мере, повязок на Формеусе Верокции не было обнаружено – не сразу, а когда тот проснулся, начал маяться жутким похмельем и тут же приложился к корчаге. Полегчало, но новая нехилая порция сивухи снова опьянила всадника, и он свернулся калачиком, не замечая даже лужи собственной блевотины, которая оказалась у него перед носом, не то, что хотящих чего-то от него людей. Их голоса звучали для Верокция глухо, как через войлочный подшлемник, как известно, отлично не только отбивающий и амортизирующий удары по башке, но и изолирующий всяческие звуки, как злоебучие, так и… произнесённые после битвы – вопли насилуемых баб, девиц и парней, столь сладостные ему, как завоевателю, попросту больному простатитом… Но таковой смешной болезни, как нестояк даже от непосредственной близости прельстительной бабы , никто из его соратников принимать не хотел, как и предполагалось.
И всё-таки, к уже готовой трапезе Формеуса таки запинали, и он проснулся свежим и почти трезвым. Ему объяснили проблему, но он сказал, что хочет поскорее нажраться баранины с лепёшками. Когда ему было сказано, что лепёшек вот уже второй день, как нет, тот учинил бучу, крича, как настоящий плебеус, коим он, собственно, когда-то, не столь уж давно, и являлся:
– Хлеба! Хлеба и зрелищ!
– Ни хлеба, ни зрелищ пока не будет, низкорожденный сополковник мой, Формеус, – с презрением к плебсу сказал Артиус, потомственный патриций.
– Тогда я сожру целого барана! Жрать хочу! Очень хочу! Цельного барана сожру не подавлюся я, ничуть! Ради халявной жратвы и трофеев мужчинами – рабами, на которых у него оставался стояк, Формеус Верелий и пошёл в легионеры. Только ради своего второсортия. Он был в семье третьим сыном, и ему не досталось никакого наследства по Юстиниановскому Кодексу, строго расписывавшему положения других, кроме первого, сынов.
– Сожри, коли не подавишься, – смеясь, успокоил его Кладримус.
Тот был наследником, и ему бояться было некого, кроме своего старого отца, а не то возьмёт да и передаст всё состояние, всё Господство над домом последней, весьма и весьма любимой, третьей, по счёту, жене.
– Вот только погибнет один из лучших всадников по твоей вине, как тогда на тебя посмотрят остальные? – вопросил Артиус.
– Ладно, только ногу поглодаю и приду, – смилостивился Формеус.
Всадник ел долго, пока не обглодал подчистую баранью ногу, к слову сказать, довольно жёсткую. Но седло барана, по сложившейся уже в походах традиции. оставили для военачальника.
Но тот так и не вышел к развалившимся на сагумах воинам. А пошёл он из шатра своего мимо завтракающих наёмников, тут же вскакивающих и протягивавших вперёд и вверх засаленную правую руку, но Малефиций только отмахивался от их приветствий, а шёл он к сыну своему – бастарду
… В шатёр бесцеремонно, как и положено военачальнику, ввалился Снепиус, всё ещё с плотоядным выражением потного, великолепного своего, полностью ромейского лица – с утра, опохмелившись, он "попробовал" одну из рабынь. Да, именно ту, на которую положил глаз ещё в разгромленной стоянке гвасинг – большеглазенькую, выгнав на время двух других, помоложе и постарше.
Она оказалась мягка и податлива, и совокупление прошло с большим удовольствием для обоих. Снепиус расщедрился и подарил удовлетворение женщине, как делал это и с домашними рабынями. Он, вообще-то, был чрезмерно сластолюбив, но любил нравиться своим рабыням, а ведь он отбирал себе самых хорошеньких да упитанных. Не то, что худосочная, но, бесспорно, красивая супруга, к которой Малефиций Тогениус за две недели непрерывных сношений уже успел привыкнуть, и она начала приедаться ему. А что может быть хуже для женщины, нежели надоесть повелителю своему?! Но Вероника Гонория терпела снижающийся интерес супруга изо всех сил. А что ей ещё оставалось делать, кроме, как спокойно ожидать menses?..
Так и с этой Рыгэнэ – она была в новинку военачальнику, мягка и бела, а ещё от неё приятно и резко пахло женскими соками, когда она возбудилась. Вот Снепиус и подумал сделать ей ребёнка, не зная, что та уже брюхата, но ещё незаметно – такая она была упругая да сочная.
Сразу же после соития он вспомнил о сыне Квотриусе – любимом своём отпрыске, и стыд охватил его – спросонья возлёг с рабыней вместо того, чтобы проведать его, сына своего возлюбленного!
У Квотриуса снова-здорово началась горячка, он не узнал ни отца, ни, позже, врачевателя, ни самого Северуса, но, тем не менее, звал в призрачном бреду, несуществующих видениях только его.
– Се-э-ве-э-р-у-у-с-с! Пить!
Молю тебя, пить!
– Квотриус, – отвечал взволнованный Северус, – потерпи, лекарь сказал, что не надобно тебе покуда воды. Потерпи немного, отдохнёшь и ты! Осталось немного, и скоро вожделенная жидкость польётся тебе в рот! Вот ещё немного горячка спадёт, и можно будет пить воду из источника, сколько захочешь, правду говорю тебе я! Чистой во… О, прости, не стоит сейчас о воде.
Формеус только хотел было обругать Северуса за "воровство" тряпицы со средствами врачевания, но увидев ровный шов, какой у него никогда не получался, изумился мастерству старшего сына Снепиуса. Ограничился он тем, что не сказал ничего насчёт копания в его сундучке – знал, что был в отключке, не добудиться, а рану зашивать действительно следовало. Врачеватель только протёр гной куском чистого полотна, смоченного в ышке бяха, но остался понаблюдать за пациентом, и, к чести его надо сказать, не сразу был таков, проделав сие действие, не очень-то необходимое раненому. По правде говоря, вовсе не нeобходимое, а проделанное лишь для проформы.
– Одно хорошо – лазутчик гвасинг не пропорол лёгкое, всадив кинжал, как вор, в спину, не на полную длину лезвия, иначе не быть Квотриусу в живых, – думал Формеус. – Торопился дикарь, вот и повезло молодому всаднику, а теперь мучайся лишь от того, что не вовремя захотелось, вот и вышел по нужде великой… На свою, не то, чтобы головку, но голову. Господи Бог мой Иисус Христос, спаси и помилуй поганого всадника смиренного, никогда не дававшего волю себе надругаться над униженными, обращаемыми в рабство долгое, пленниками сего! Уж больно молод он, что б помирать, вот так, как я, практически без причины! Ну, вышел не вовремя, а лагерь-то продолжал быть под охраною. Если только со стороны убитого Руоднэ подобрался. Да, точно прямёхонько со стороны Руоднэ, с той же стороны помогал ему некий лазутчик злонамеренный!
Ночью Снейп второпях позабыл уничтожить пятно крови перед пологом шатра, но кровь почти полностью впиталась в землю, а остальное затоптали многочисленные, в том числе, и непрошенные, но обязательные посетители, вроде отца Квотриуса, непреложные, но предсказуемые посетители, совершенно ненужные ни Квотриусу, ни ему, Северусу Ориусу Снейпу. Нет, профессор за всеми этими Снепиусами Северусами Малефициями ни разу не забывал своего истинного имени тринадцатого, несчастливого графа Снейп. Он не мог забыть "той", настоящей его реальности
Но тут действительность происходящего снова притянула его к здешней почве и сказала: "Сидеть!"…
– Се-ве-ру-у-с-с! Во-о-ды-ы! Жарко!
Спина горит! Что со мной?
– Ты ранен, возлюбленный мой брат, звезда моя нездешняя. Разве ты забыл об сём факте, прискорбном для нас обоих?
– Я помню что-то о каких-то чёрных глазах, вобравших в себя всё звёздное мерцание. Но так ли сие?
– Да, и сии глаза суть твои, они действительно просияли светом звёзд в ночь тёмного и одновременно светлого ещё августа!
– Августа? Ты говоришь о Божественном Кесаре*?
– Нет, любимый, я говорю о месяце года, одном из тринадцати. Ты не говори ни о чём, просто полежи, может, твоя боль уймётся, и Морфеус примет тебя в свои объятия.
– Я не помню… такой боли. Мне не было так больно ночью… Боль была… острая, но… не жгучая. А ещё ты зашивал мне рану – ведь было сие, правда? Не привиделось ли мне сие в горячечном бреду?
– Правда, родной мой. Я зашивал тебе рану, но под заклинанием. Обезболивающим, ты даже ничего и не помнишь потому, что был словно во сне. Словно, как бы сие объяснить тебе, в подобии заморозки, изобретённой магглами. Я сам придумал это заклинание, помогающее людям побороть самые страшные боли! – с некоторой долей хвастовства объявил гордый своим заклинанием Северус. – Но сие заклинание, простое по сути, погрузило тебя в странный общий сон. Такового случиться не должно было. Значит, заклинание на тебе применять нельзя более, ни за какое вознаграждение. Оно может попросту убить тебя! Хочешь ли ты сего?
– Конечно, нет, возлюбленный… о-о… брат мо-о-ой, – простонал Квотриус.– Се-э-ве-э-ру-у-с-с! Я не помню такой боли… Я не знаю, отчего, но я не помню её… Я не помню…
– Успокойся, звезда моя путеводная, Квотриус, возлюбленный… брат мой. Помолчи, ты же так и не ел со вчерашнего вечера, ты ослаб. Тебе надо поспать. Ты поспи, и всё наваждение твоё пройдёт.

_________________________________

*После первого, одного из величайших Императоров Римской Империи Гая Юлия Октавиана Августа (Gaius Yulius Octavianus) (1 в. до н. э. – 1 в. н. э.), внука принципуса и диктатора Гая Юлия Цезаря, последующие Императоры взяли титул Imperator имярек Ceasar Augustus – Божественный Кесарь.

Глава 7.

Квотриус сейчас действительно плох, как никогда. В душе у Северуса – настоящая, незваная  гроза с ослепительными, ветвящимися от стволов наподобие непрошенных, неведомых, диковинных деревьев, выросших без корневищ вовсе вниз макушкой, молниями и закладывающими уши громами из-за бешено колотящегося, в тревоге за раненого брата, сердца. Но, верно, то ли от нарочито спокойных, ласковых слов Северуса: "О, сердце! Отпусти на миг!", то ли его на миг просто отпустил горячечный бред, Квотриус спокойным, слегка хриплым голосом произносит, по возможности мерно, и так же насколько может, ласково, изо всех воистину нечеловеческих, но магических сил:
– Северус, прими меня в объятия твои, и я засну.
Зельевар так и делает – ложится рядом, накрывается овчиной, снятой с Квотриуса из-за жара, обнимает его за шею в присутствии отца и постороннего маггла, – но это же всего лишь магглы! Стоит ли их взгляд на Северуса, целующего брата в горячие запекшиеся губы, душевного спокойствия Квотриуса, его возлюбленного, мага? Разумеется, ответ очевиден для всех присутствующих – никто не лезет с моралями. Никто не полезет с ненужными нравоучениями, либо ненужными советами.
– Видишь ли, какова братская любовь меж сынами моими?
– Да ведаю я, какова она – то ли братская, то ли мужеская – подзуживает Малефиция Верокций.
– Умолкни, старый паскудник, сами были хороши. В своё время, – беззлобно отшучивается Снепиус.
– Даже Папенька принял нас таковыми, какие мы есть. Он, ещё не видя сына, но зная, что он ранен, уже известил нескольких всадников, чтобы они донесли эту новость до легионеров, что мы остаёмся лагерем на три дня. Да и слишком много тяжело раненых в руки и ноги солдат. Я слышал его разговор с пришедшими с благодарностями легионерами.
Квотриуса знобит, несмотря на то, что сам он обжигающе горяч и пышет внутренним пламенем горячки, и я прижимаюсь к брату поплотнее, накинув на него шкуру – ничего, уже появилось солнце, хоть и светящее из-за дымки, от этого не обжигающее, как в первый день пути, но столь приятно тёплое, а шатёр ведь такой тонкий, можно сказать, хрупкий. А что, от ветров он почти не защищает, значит и тонкий, и продуваемый, и хрупкий, и промозглый…
Вот только Поттер храпит во сне, и в животе у него урчит – надо выпроваживать гостей поскорее, а то подумают ещё, что это и вправду, как оно есть на самом деле, беглый раб или, ещё того хуже – напарник того лазутчика – убийцы- мага – Чёрного Властелина, о котором все уши уже прожужжали. А тут я такой – укрываю, быть может, самого страшного преступника!
Да даже беглый раб может оставаться в шатре Господина, только при желании последнего, а не вопре… Да, уже вон как уши навострили – пора Снейпу прилюдно делать Поттера "своим рабом". Ох, он же ещё и в краденой тунике! Ну ничего – Северус отдаст за тунику какое-то количество серебра или камней.
– А, может, Формеус сдерёт с меня, вернее, с Квотриуса – это же его трофеи, пушнину. В любом случае, думается, что-то да сойдёт, чтобы все стороны остались довольны, а несносный Поттер – в одежде всадника.
Нет, лучше взять у кого-нибудь из рабов плащ и прикрыть им Поттера, всё же туника самого всадника, каким бы плебеем он ни был, не про его честь, честь рабскую, которой, вроде бы, и не существует, хоть это и неправда.
– Это мой камерный раб храпит, и он голоден. Да кормили ли уже рабов? Мой ест простой запаренный овёс, но я не отпущу его собирать зёрна, хотя и просит он о сём. Но знаю я, что сие есть лишь глупая уловка.
Снейп вылез из-под шкуры и встал перед военачальником и лысым всадником Фемоклием прямо, как положено рядовому солдату.
– Откуда у тебя вдруг появился камерный раб, появившийся в походе, сын мой законнорожденный Северус? Неужели ты уже взял раба, подаренного мне тобою, как мне показалось, с помыслами чистыми?
– Когда кажется, креститься надо, Папенька, так магглы поговаривают, – подумал с ехидцей Северус.
– Нет, высокородный отец и военачальник мой, это хилый, полубольной раб. Я взял его к себе из жалости – он не пережил бы ночь среди толпы.
Пошевелили шкуры. Да, под ними спит праведным сном Поттер и пускает слюни – фу, гадость какая! Эти рабские "манеры" придётся долго выколупывать из него, здесь никакие заклинания, кроме некоторых из Тёмных Искусств, воздействующих непосредственно на психику, не помогут. Вот их-то применять на Поттере не стоит – во-первых, результат – свободный человек – не будет получен, а, во-вторых…
Во-вторых, эти-то "психически ориентированные" заклинания всё больше из разряда превращения живого человека в подобие инфери. Вроде того, что Северус применил к уже больше полумесяца, как мёртвому, родовому и военному вождю всех х`высынскх`, как его, а, "Смотри вперёд", Нуэрдрэ. Или есть иные, типологически схожие с Круциатусом, действующим только на центральную нервную систему, но таким образом, что пытаемому, то есть, возьмём, к примеру, мы Снейпа, неоднократно подвергавшегося Crucio самого Лорда… Так вот, ему казалось, что боль пронизывает и раздирает каждую частичку тела. Даже волосы и ногти, и те болят нестерпимо, хотя, вроде, там и болеть-то нечему. И чем длиннее волосы, тем сильнее они болят – профессором было проверено на себе, нелюбимом. Поэтому и подравнивал их заклинанием до уровня плеч, это теперь они до лопаток, а, может, даже ниже. Бронзовое зеркальце было отполировано ромейскими рабынями не для того, чтобы рассматривать себя со всех сторон, но только, дабы выбриваться чисто…
Боги всемилостивые, какие же все вокруг грязные! Но ничего, ходил же Снейп больше недели немытым, да по жаре, в Сибелиуме. Так хочется теперь ему вернуться туда поскорее из этого дрянного, идиотского, как сам Поттер с его мышлением пятилетнего напуганного ребёнка, похода.
Теперь за его шмотку, о, глазищи продрал наконец, придётся отдавать что-то из трофеев Квотриуса. Лишь за то, что ночью не до того было, чтобы через весь лагерь бежать к пленникам и отбирать у какого-нибудь бедолаги плащ. А сейчас можно и ручек не пачкать об униженных и оскорблённых – стоит лишь призвать любого из легионеров, и они побегут выполнять поручение Самого Великого Воина, Подобного Марсу, Самому Сыну Самого Пресветлого Военачальника.
–Прости, высокорожденный патриций и всадник Формеус Верокций…
Не знаю, правда ли он из патрициев, уж больно рожа воровская, но капелька лести в моём сложном деле не помешает.
–… Что посмел взять твою драгоценную тунику ("Туника как туника, только цвет не разглядел ночью, второпях, красивый, золотистый – шёлковая.") для негодного раба. Но, поверь, он ночью так замерзал, что, казалось, брат мой Квотриус потеряет один из своих добытых в бою трофеев.
Сейчас же недостойный раб снимет её и выстирает в воде из источника, я только поручу кому-ни…
Но это мои заботы, достославный Формеус.
– Снимайте одежду, Поттер, да поскорее шныряйте, залезайте под шкуры, которые вы так мило прихватили – боялись, что из вас будут делать Поттера-на-вертеле?
Но Поттер только хлопает глазищами, несмело озираясь по сторонам.
На меня смотрят, и терпение моё заканчивается:
– Снимайте же, дурак, негодный раб, быстро!
– Что? Кто? Я ведь свободный человек, ты же сам говорил, Сх`э -ве-ру-у-с, благородный рим-ла-нх`ын-ин.
– Дурень вы, в шатре постoронние люди, или вы уже забыли наш договор? Заспали? Так скоро? А ну-ка раздевайтесь, Поттер. При людях вы – ничтожный раб, и только. Вы – мой "камерный раб" для спасения вашей же шкуры.
– А что значит "камирный" ?
– Не до вас сейчас, Поттер, помолчите минутку.
– Почему негодный раб не снимает мою, между прочим, любимую тунику?!
– Он со сна совсем спятил, не понимает даже простых слов.
– Нет, он спорит с тобою, высокородный патриций Северус!
– Он просто не понимает, где находится. К тому же он почти слеп – посмотри на его неестественного цвета глаза. Это от того, что он почти ничего не видит дальше собственного носа.
– Жаль, нельзя спросить всадника Квотриуса об этом рабе – ему сейчас не до нас с этим слепым ничтожеством. Ты же с братом возлюбленным своим ворвался в лагерь одним из первых – Квотриус мог бы найти себе раба и получше. Правда, он довольно-таки пригож собой.
И Формеус противненько, тонко захихикал.
– Да? Правда? А я и не заметил этого под слоем грязи, скрывающей его рожу. Думаю, Квотриусу тоже было не до смазливых личиков. Он ведь думал, что этот раб, хоть и худой, но жилистый и сильный, как и положено бритту в его возрасте. А на деле оказалось, что его не взяли в воины из-за слепоты и поэтому же не давали есть вдоволь.
Так что он слаб.
– Раздевайтесь, Поттер, или я в вас "Крусио" запущу.
Поттер испуганно на меня глядит, переводит взгляд на посторонних, а потом начинает неумело выпутываться из слишком большой для него туники, а я с удивлением замечаю, что её цвет очень под стать его ярко-зелёным глазам… Словом, чушики какие-то в голову лезут.
– Да дайте же помогу, – не выдерживаю я.
С моей точки зрения, слишком затянулась эта глупая и смешная, если вдуматься "ситуёвина", как поговаривал… ой, что это я… Поговаривает до сих пор наш бессменный старина Альбус. А куда же нам всем, всему Хогвартсу, без него? А, действительно, куда Хогвартсу без старины Альбуса? Да и "Ордену Феникса" ?..
… Ремус Джеральд Люпин вернулся в штаб-квартиру Ордена посредством порт-ключа, доставившего его на площадь Гриммо, внутрь дома двенадцать, непосредственно перед Полной Луной в весьма потрёпанном виде. Одежда его была грязной и порванной в нескольких местах. Такое же грязное, да ещё и необыкновенно худющее тело "украшали" несколько синяков на рёбрах и следы зубов на ноге и обеих руках.
Сразу видно, человеку – оборотню пришлось несладко среди нелюдей – оборотней. Избили и покусали, а если бы не его знакомые, к которым он аппарировал – о-о, что тогда осталось бы от Ремуса, мужественно выполнявшего работу для Ордена!
Работа заключалась в собирании как можно большего количества негативной информации об отношении волшебников из Министерства магии к оборотням после Битвы за Хогвартс, где они, в большинстве своём, выступили в поддержку Волдеморта и за это расплачивались. А также сборе материалов от пострадавших, связанные с последующим скорым воцарением на посту министра Руфуса Скримджера.
Хорошо, что повторные укусы оборотней вервольфу уже не страшны потому, как покусали сильно – за декларирование свобод волшебного народа, его прав "человека" и прочую подобного рода ерунду, как посчитали оборотни. Они и без декларирования знали, что лишены всего. К тому же мужчины грызлись и боролись друг с другом накануне полнолуния, и, вообще, весь народ оборотней изрядно отощал и обносился. Даже одежда старилась на оборотнях перед Полной Луной быстрее, чем в остальные периоды их жизни. Потом она на некоторых альтернативно одарённых даже восстанавливалась, самостоятельно, без участия заплаток, игл и ниток.
В это время оборотни особо возбуждены предстоящими болезненными трансформациями и агрессивны потому, что с приближением Полной Луны возрастает и сексуальная активность мужчин, в то время, как таковая у женщин падает. Пик их сексуальности приходится на новолуние. От этого происходит постоянная грызня и поножовщина столовыми принадлежностями, им совершенно ненужными, между мужчинами, завоёвывающими себе женщин, чтобы совокупиться с ними в зверином обличии – тогда и женщины – волчицы идут на контакт охотно. От этих соитий дети рождаются в виде щенят и только спустя несколько недель у них появляются человеческие признаки. Так растёт поголовье, то есть, простите, численность оборотней в резервациях.
Ремус отправился к знакомым оборотням как раз после предыдущего полнолуния, когда люди, утомлённые сексом, звериной жаждой крови, не утолённой полностью кроликами и прочей мелкотой, а ведь так хочется сладкого человечьего мяса! – и трансформациями безо всяких зелий, напоминающими ломку наркоманов, были тихи и несколько спокойнее, чем обыкновенно. Проповедовал он людям – волкам до кануна следующей Полной Луны, а после заключительной речи еле ноги унёс – его заподозрили в том, что он – чужак, да к тому же и со странностями – положил глаз на одну из женщин. Люпину устроили разборку, из которой его еле вытащили бывшие друзья, снова потерявшие большинство человеческих черт, но оставшиеся преданными Ремусу, как собаки. Вот эта "собачья" преданность и спасла жизнь профессору Ремусу Дж. Люпину…
… Профессор Ремус Джеральд Люпин жил практически всё время в апартаментах Хогвартса, превращённых им с помощью домашних эльфов в уютнейшее место в замке. Эльфы Хогвартса так любили этого волшебника за необыкновенную со стороны мага мягкость в обращении с ними, что апартаменты Люпина казались настоящим домом, милым домом, так много по-настоящему домашних вещиц было в этих казённых комнатах – вплоть до безделушек на каминной полке с обязательными часами с двумя парами стрелок, первые показывали время, а вторые – местоположение друга профессора ЗОТИ – Северуса Снейпа и господина Директора Альбуса Дамблдора
Да, Северус был единственным близким другом Ремуса и, что немаловажно, хорошим собутыльником, да ещё и весёлым, открытым балагуром, чьи едкие, но справедливые шуточки по отношению как к профессорам Хогвартса, так и, особенно, к министру магии, так веселили Рема Люпина.
Ещё Рем в часы меланхолии просиживал с завсегдатаями "Башки Борова", напиваясь дешёвым огневиски, а, главное, слушая речь этих постоянных клиентов питейного заведения и их анекдоты, тщательно, несмотря на собственное опьянение, запоминая "драгоценные" услышанные настоящие маггловские да и волшебные – от посетителей Аберфорта – chef-d-ouvres. Потом он делился новоприобретёнными "знаниями" с Севом, а тот лишь вскидывал породистую, да, необычную, но очень красивую с точки зрения влюблённого Рема, голову на тонкой беззащитной шее и, мотая головой вверх-вниз, так, что волосы били его по щекам, угорал со смеху. Северус так заразительно, кайфово и благотворно для слуха Ремуса смеялся! Да как заливисто!
Любил Рем "разводить" Северуса на анекдоты как о геях, так в особенности и о натуралах, которым взбрело в голову, разумеется, по пьяной лавочке, перепихнуться друг с другом, что зачастую заканчивалось удачей и… утренним конфузом обоих участников полового акта. Соль этих анекдотов состояла в словоизлияниях героев на отборном матерном языке. Да, при умении говорить и английский мат оказывается весьма обширным и полнозвучным, мастерским и вычурным. Сев воспринимал эти препохабнейшие анекдоты как раз так, как надо – с толикой интереса и бурным, гомерическим хохотом после окончания длинной, завёрнутой матерной тирады или диалога.
Его интересовали и обычные, гетеросексуальные по тематике, анекдоты с недвусмысленным описанием поз героев. В анекдотах этого сорта главная роль отводилась именно неестественному и придуманному расположению действующих лиц в процессе совокупления. Именно это и должно было рассмешить слушателя. И смешило, ровно настолько, насколько и анекдоты об однополом мужском сексе. Было всё это для Северуса… одинаково смешно, чего бы так не хотелось Ремусу. Он хотел бы, чтобы Сев, его Сев реагировал на "гомосексуальные" анекдоты гораздо сильнее, чем на гетеросексуальные, иначе игра не стоит свеч, "Дуршлаг ведь может и протечь. Попробуем в ночном горшке". Рем пробовал снова и снова пробить Сева на анекдоты о гомосексуальных парах, но так и не смог ничего толком добиться. Только заливистый смех – вот, что получал он в ответ на свои скабрезности – анекдоты, не более того.
Ремус лишь дивился на своего совершенно индиферрентного в сексуальных предпочтениях друга, который, насколько он знал, даже простым гонянием лысого, так необходимым распалённому неприличными, но такими… сладкими анекдотами одинокому мужчине за тридцать, нечасто занимался. А вот зря – простая физиологическая разрядка попросту необходима, особенно после такого слушания. А вот любвеобильный Ремус, почасту и с большим удовольствием, поставив на дверь Заглушающие Чары высокого уровня, чтобы не слышались бы стоны, онанировал фаллоимитатором на батарейках, купленным в маглесе в специальном "секс-магазине" – да, такие есть у магглов! – засовывая его себе в зад. Ведь гомосексуальность, так и не нашедшая реального воплощения, не давала покоя профессору ЗОТИ. Невесело приходилось его пенису, такому неотразимому, драгоценному, несправедливо обойдённому вниманием мужчин, тощо.*
Как же рыскал по городу незнакомый с жизнью магглов профессор в поисках заветного фаллоса! Но ему, с пятой попытки, когда в четвёртую он догадался по наитию, внезапно снизошедшему на него, купить газету объявлений о распродажах, повезло.
В газете он нашёл рекламу большого "секс-магазина", то что надо, расположенного неподалёку от крупной, пересадочной станции подземки в районе Уэст-Энда, как это ни странно показалось волшебнику, знающему о маггловском Лондоне только то, что на западе его живут богатые, и там много дорогих магазинов и ресторанов, а также несколько каких-то "театров", где магглы играют самих себя и волшебников, даже истинных, с волшебными палочками, ничего не творящими, не вервольфов, а просто какую-то мешанину из нелюдей – оборотней, вампиров, каких-то "чертей", ухитряются изображать духов и прочую шушеру.
На востоке же столицы обитают более обделённые Фортуной работяги (не путать со стилягами) и, в большинстве своём, дешёвые пропойцы. И там полно таких же дешёвых пабов с элем и чем покрепче, а именно, столь любимым Ремусом скотчем, правда, такого же дурного качества, да и количества, наливаемого в захватанные стаканы, что и огневиски в заведении у Аберфорта Дамблдора, в "Башке Борова".

________________________

* Тощо (укр.)–  также. Ставится по обыкновению, в конце предложения.Тут же, возле дерева над оврагом, нашли распростёртое тело дозорного, который умер во сне – счастливчик. Но эта странная смерть и ранение младшего сына военачальника, о котором сказал его старший сводный брат, переполошили весь лагерь.

Глава 9.

Заметив царапину, Снейп решил поступить также, как и с ядами, которые он варил для Волдеморта – попробовать на своей шкуре, наверняка трупный яд, проведя кинжалом, его не запачканной кровью Квотриуса верхней частью около рукоятки, по ранке, разрушив запёкшуюся кровяную корку. Наличие или отсутствие Поттера теперь не играло в его жизни никакой роли.
Если будет гноиться – что ж, Поттер как-нибудь уж сам пускай выпутывается, а жить… здесь без Квотриуса… Северус не представлял себе такой жизни – значит, и умирать только вдвоём, вместе.
Он уже закатал рукав, как вдруг непонятная сперва темнота накрыла его с головой – он временно ослеп и оглох, потеряв и чувство времени. Это был, как Северус понял, пик действия черномагического заклинания, и он пережил его, лишь на некотoрое время потеряв сознание и упав, слава Мерлину, не на брата, а рядом, на одну из отброшенных Поттером грязнющих овчин… пропустив самое интересное – гной из раны Квотриуса перестал выделяться в то же мгновение, когда волшебство Тёмных Искусств отобрало все силы у заклинателя, накладывавшего его.
Северус едва мог пошевелиться, но вот рана Квотриуса, с которой уже текли по спине ручейки клейкого, зловонного, буровато-кровянистого гноя, нуждалась в неотложном протирании. Профессор на время забыл о тлетворном кинжале и о собственных мыслях столь мучительного ухода из жизни в горячке и бреду, в котором он мог выдать тайну своего появления в этом времени. Сейчас он был способен думать только о чём-то одном, и он думал лишь о почему-то о затихшем и… О, милостивые боги! Мирно спящем Квотриусе… Да, Квотриус перестал метаться в аду да бреду от жара и боли и, изнурённый, заснул! Северус направил волшебную палочку себе в грудь и произнёс тихим из-за слабости, но полным решимости, словно бы отчуждённым голосом:
Так, снова собраться с силами, которых нет, и:
– Enervate! Enervate!
Раза с седьмого довольно мощный Enervate Снепиуса Северуса – колдовство некое, пред тремя всадниками, вновь пришедшими проведать Квотриуса, произведённое – подействовал. Правда, от голода волшебника ужасно подташнивало, ведь это заклинание просто придаёт сил и выводит из обмороков, но для этого нужно учиться на колдомедика , хотя Северус и учился, и небезрезультатно.
Однако вот уж чего Enervate не делает, так это не наполняет желудок едой, тёплой, хорошо, без спешки прожаренной бараниной, такой вожделенной, хотя раньше Северус и представить себе не мог, что ему когда-нибудь… так захочется этого жирного, противопоказанного ему, "мсяо". Иначе эту жирнющую, волокнистую массу не назовёшь… Но сначала надо привести в порядок рану Квотриуса, а то даже шва, наложенного столь усердно ночью, не видно из-за этой дурно пахнущей жижи, а, прямо сказать! – вонючего густого клейстера.
Северус с новой энергией, размашисто, еле контролируя движения из-за искусственно повышенного тонуса организма, принялся оттирать выделения и добился успехов – шов сиял, будто никакая зараза не коснулась его. Мысли о смерти давно уже покинули Снейпа – с того момента, когда он узрел Квотриуса, звезду свою нездешнюю, радость жизни, возлюбленного души своей, основу основ своих, звездоокую душу свою, ту всю, что в нём – мирно спящим. Да, вот и горячка тоже спала, слава всем ромейским и магическим богам, а в особенности, Асклепиусу Мудрому и святому Мунго.
… Последний был целителем бескорыстным, ни разу ни взявшим платы за излечение даже безумных; волшебников парализованных; магов, от ран умирающих. Жил-то святой Мунго в неспокойное время феодальных войн и раздоров, всяческой сумятицы. Так, что доставалось ему много волшебников, тяжко искалеченных проклятиями…
Зельевар приподнял полог шатра – тут ему на счастье мимо проходил легионер, которому Снейп, ничтоже сумняшеся, просто приказал принести еды из оставшегося меню на завтрак для сыновей военачальника – один ведь тяжело ранен, и его нельзя оставить без присмотра. Солдат понимающе кивнул и поспешил за едой.
Никогда ещё Северус не ел с таким желанием поскорее набить живот – его аппетит всегда отличался умеренностью, а в "этом"… времени, так и вовсе упал почти до нулевой отметки. Но сейчас он нажирался, как дикарь, давясь от спешки, Он уже привык это делать… здесь, трапезничая единожды в день, но более постной пищей – хлебами и говядиной. Однако насчёт пожирания жирных кусищ баранины – всё это было ещё впереди. Можно сказать, что аппетит, вызванный магией, у Северуса только зарождался.
Правда, сейчас остались только куски мяса на рёбрах и, обгладывая их, Северус внезапно некстати вспомнил про свиные рёбрышки под соусом карри – одно из лучших блюд такой разнообразной и изысканной кухни Гоустл-Холла. Не то, что свинина по-китайски, жирнющая, плавающая и утопающая в густом, остром, пряном и тоже очень жирном соусе, которую подавали исключительно для толстого крестника в Малфой-мэноре.
Снейп даже дал себе слово, торжественно поклявшись перед самим собой, навещать почаще родной замок. Ведь его после аппарации в холл так радушно встречали домашние эльфы, прибежавшие с кухни. Там они лениво отдыхали после ежедневной уборки всех помещений Гоустла – родного для них дома. Эльфы изо всех сил сдерживались, чтобы не упасть ниц – Северус не любил, когда перед ним ползают – магглы, волшебники, нелюдь. Ему было всё равно. Кто угодно, только чтобы без коленопреклонений.
Эта нелюбовь произошла из-за частого коленопреклонения перед Лордом – ему, графу Снейп, нужно было унижаться перед чудовищем, что в душе, что, последние три года, и снаружи – красноглазой, змееподобной, с нечеловечески длинными конечностями, ущербной дрянью, скотиной.
Позже вскрылось, что Лорд был дрянным полукровкой, воспитанным в маггловском приюте, в то время, как Северус проводил детство куда как с лучшей целью – в благом ребяческом рвении научиться сразу и всем-всем на свете заклинаниям, проклятиям и порчам Тёмных Искусств.
На это ушло более двадцати пяти лет, наполенных неусыпными, в прямом сысле этого слова, трудами. Снейп изучал черномагические заклятия по ночам даже в Хогвартсе, не говоря уж о Гоустл-Холле.
Зато теперь Северус, разбудите вы его среди ночи и, выслушав поток своеобразных, витиеватых оскорблений в свой адрес, подождите, пока он иссякнет, а затем попросите профессора, да помягче, понежнее, воспроизвести то или иное заклятье, он его вам выдаст, не задумываясь. Но ещё и добавит премного густого соуса едких высказываний о вашей непроходимой тупости и незнании азов магии.
Баранина почти остыла, зато была не слишком жирной, не как тот достопамятный "агнец" в доме Малефиция на праздничной трапезе, в ходе которой он… А, лучше не вспоминать! А вот ночью после неё… Тоже не к еде воспоминаньице. Да за какую ячейку памяти ни возьмись – везде в итоге окажется Квотриус, но какой же разный! Северус ещё помнил тот ненавидящий взгляд, блеснувший из-под длинных, девичьих ресниц "Братика", когда тот стоял на коленях перед Северусом, принуждённый поцеловать его руку вместо принятого среди ромеев братского объятия… А потом другие, смущённые и заискивающие взгляды, бросаемые в библиотеке словно бы тайком, но так, чтобы высокородный патриций и Господин дома заметил бы их… Да разве время сейчас предаваться воспоминаниям? Это время впереди… в "том" времени – эпохе ста лет одиночества.
Ведь вот же он сейчас, рядом, его желанный, такой страстный и податливый в любви Квотриус, мирно посапывающий, уткнувшись в покрывало, брошенное прямо на землю, безо всяких вонючих овчин, к коим Северус уже привык, так же, как к их вонище, к неотколупленным, невыгрызанным даже зубами голодного Поттера, который просто не догадался по скудоумию своему обглодать их, кусочкам гнилого мяса. И ничего с его жедудком особенного не случилось, в этом Северус был прав. Ибо всё делалось на стоянках, в спешке, в том числе и свежевание, и сушка на найденных на опушке палочках, а, скорее, ветвях-распорках…
… Но пора Квотриусу и поесть, пока баранина вконец не превратилась в осклизлый кусок с костями.
– Квотриус, любимый мой, просыпайся!
Отсутствие реакции.
Вторая попытка:
– Квотриу-ус! Побудка! Рог протрубил!
– А?! Что?! Уже?! А одежда опять не прикрывает наготы моей… О, милосердные и справедливые боги отца моего, не прогневайтесь на жалкого полукровку, забывшего одёрнуть тунику свою!..
– Ничего страшного и греховного, о Квотриус мой, путеводная звезда моя, не произошло. Успокойся, возлюбленный – твоя туника не одёрнута, ибо ты ранен, и это я задрал подол её – мне нужно было ухаживать за твоею раною, не более того. Поверь, боги, благодаря заступничеству Асклепиуса – Врачевателя, не будут гневаться на тебя. Главное, что сумел проснуться ты по побудке, вовсе не слыша звуков её громогласных, пробуждающих в лагере и всадника, и солдата Божественного Кесаря.
– … Да… Я помню удар чем-то острым в спину… Оно вошло в мою плоть… Потом было очень больно, а после… началось жжение и ещё более злая боль… Что было затем – не помню.
Но сейчас осталась только слабость и жажда. Да ещё хочется поесть, хотя бы немного.
Но я смотрю, уже позднее утро, время стремится к полудню, и в лагере давно уже оттрапезничали, пока я, кажется, спал. Ведь я спал, высокородный патриций и брат мой возлюбленный? Ты позволишь называть тебя и днём ласковыми именами и прозвищами, мой Северус, "суровый" по имени, но не по делам мои многим… брат сводный, и только. Прошу, забудь оговорку мою. Она же не означает ничего! О, ровным счётом, ничего, поверь мне только лишь!
– Да и не упомню я оговорки никоей в речи твоей, возлюбленный… брат – бастард мой, – преувеличенно оживлённо воскликнул Снейп.
Ему не хотелось разводить сейчас телегу о том, кто кому на самом деле кем приходится в истинной реальности.
– Да, я позволяю тебе, звезда моя нездешняя, Квотриус, возлюбленный, кровь сердца моего, основа разума, свеча, освещающая душу мою…
Пить я тебе принесу, а еда – вот она – кусок бараньего бока. Увы, лучшего не осталось – я ел то же. Переползи вот на эту шкуру – здесь ты не будешь лежать на одном лишь покрывале – почти что голой земле. Ты сумеешь возлечь, чтобы поесть?
– Попробую, вот только мне не холодно, но тепло – так приятно.
Ах, как бы хотел я выйти на широкий луг с увядающим разнотравьем
И насладиться свежим северным ветром, дующим в лицо!
Раскинул бы руки я, а потом рухнул бы навзничь, в траву,
И так лежал, глядя в небо с тяжёлыми, цвета железа, облаками!
Как же хочется жить!
А рядом, с травинками, запутавшимися
В прекрасных, длинных, таких тяжёлых волосах, лежал бы ты…
А после, насмотревшись на облака, мы стали бы любить друг друга,
Нежно, но страстно, как требует того северный ветер…
Положи руку на грудь мою, послушай, как стучит сердце…
Это от ласковых слов твоих воспрянул я к жизни!
Северус положил руку на рвущееся на свободу сердце Квотриуса и, задыхаясь от чувств, его – любителя поэзии, переполняющих, и хорошо знающего эти древнейшие строки британской поэзии, сложенные латиноговорящим – да вот он, перед ним, Севом! – поэтом, сказал восторженно:
– Возлюбленный мой, говорил ты недавно, что хотел бы сложить стихи в честь мою, но не умеешь.
Так знай – подарил ты мне сейчас целую оду! Оду жизни и любви… Ты – прирождённый поэт, любимый мой, и знай, что ты ещё будешь слагать стихи, и эта, не записанная, к сожалению, в "Антологию древнейших песен Британии", ода потерялась, вот только автор их в моё время не был известен, твоё имя было утеряно потому, что ты никогда не подписывал свои песни, то есть, не будешь подписывать… В общем, вернувшись… туда, я восстановлю справедливость и издам твои стихи отдельной кни… отдельным свитком. У меня много денег, хватит на всё. Но я запишу и эти, не вошедшие в "Антологию" вирши, эту "Оду жизни" всенепременно.
– А что такое "Британия"? Это название какой-то иной страны, в коей предстоит нам с тобою жить? Или же ошибаюсь я, и сие есть Остров Зелёный*, куда вышлют нас за кровосмешение, меж нами и не существующее?
– Это название страны, в котрой ты родился и живёшь, иное, данное христианскими монахами название Альбиона. Основная часть её населения – бритты различных родовых союзов или даже народцев, вроде Уэскх`ке или Х`васынскх`, или вспомнить тех же Скотардх`у, – сказал с внезапной горечью Северус. – Правда, мало их осталось, но был же такой народец и ещё совсем недавно, да и сплыл. Вот по, уж извини, основному населению – бриттам – и дали название иное, нежели ромейский Альбион, монахи христианские.
– Куда сплыли Скотардх`у? Как народец варваров может?..
– Квотриус, прости за неудачную шутку – я просто перевёл выражение из моего обычнейшего языка на благородную латынь… – Северус решил лишний раз не напоминать о несходстве их родных языков – латыни и английского, заимствовавшего только через норманнский диалект, сиречь старо-французский, в англский из латыни капли смыслов, дабы не усугублять их разницу в развитии с братом. – На наш с тобой общий. Это означает, что не осталось почти Скотардх`у – сами же варвары, но из-за твоего народа, спровоцировавшего то сражение, и вырезали, а потом ромеи пришли и обложили данью оставшихся.
– Значит ли это, что благородное искусство натравливать варваров друг на друга, не вмешивая в их препирательства легионеров – плохое дело? Ведь солдат Императора, не говоря уж о чистокровных ромеях в войсках Божественного Императора так мало, что не хватает вот как на ту, главную дорогу, что связывает Сибелиум с Вериумом и идёт дальше до самого Лондиниума. Я знаю, что участок между этими соседними городами считается чрезвычайно опасным, но всё же удаётся даже контролировать другие, менее важные дороги, например, к Марине, уже в полное захолустье, но, всё же, главною остаётся дорога между нашим городом и Вериумом.
Там, кроме бриттских клановых шаек, ещё и Нелюди племенами целыми пошаливают – лес от дороги недалеко вырублен, вот и лезут. А сил, чтобы поддерживать безопасность, хватает только на города, где и находятся казармы солдат или там, где они расквартированы за неимением городских средств на постройку отдельного жилища легионерам, не как в Вериуме или Сибелиуме, впрочем, где находятся для легионеров казармы отдельные, а как в той же Марине, постоем в частных патрицианских хозяйствах. На беду Господам домов и их домочадцев, надо сказать. Они ведь, несмотря своё низкое, зачастую варварское или полукровное… как я… происхождение, имеют наглость спать с высокородными патрицианками и их дочерьми в домах мужей их и отцов, Господ дома, ибо имеют силу мужескую великую. Тем и прельщают.
– А твоя мужеская сила соответствует ли их (Северус хотел сказать "среднестатистическому", но вовремя одумался) среднему уровню?
–Не знаю, не измерял, а свои мужеские силы никогда в жизни своей не растрачивал я на самок варваров. Вот убивал их, вернее, добивал, это да, было. Дабы не мучались беременные и старухи под насильниками
– Давай лучше сменим тему разговора, не то мне становится вновь страшно.
Не я говорю, что такая политика стравливания варваров и их истребления несправедлива, но так говорит история, которую не знаешь ты, Квотриус. Но знаю я потому, что эта эпоха подходит к… В общем, хоть и скудно, но изучена маггловскими особыми историками, занимающимися раскоп… Впрочем, это неинтересно.
Я не должен был рассказывать тебе сие, прости, Квотриус. Наговорил я лишнего – вам, ромеям, чтобы выжить, действительно приходится проводить такую стратегию. Теперь я знаю это, скажем так, изнутри, живя среди ромейского народа. И я не осуждаю вас – вам и правда тяжело жить среди ненавидящих ваши города, дороги, даже храмы и ваших богов множественных! – варваров.
Лучше поговорим о нас с тобой.
– О, какая прекрасная золотистая туника! Что она делает в нашем шатре? И откуда она взялась? Ведь нет у меня здесь, в походе, таковой!Ты же одет, как современники твои, столь необычно.    Я прав?
– Поттер! – проревел, как раненый олень, Снейп. – А ну, где вы?! Опять под шкурой прячетесь?! Быстро вылезайте!
– Благородный рим-ла-нх`ын-ин Сх`э-вэ-ру-у-с-с, прекрасный воин, не сердись – я ведь выстирал мягкую, удивительную одежду того прекрасного воина, но не отнёс её потому, что боюсь…
– Тогда почему она валяется у меня в шатре?! Вы должны были отнести её владельцу, тому благородному воину, у которого вы напились ышке бяха! Он уже давно ждёт и очень зол и на меня, и на вас, Поттер! Быстро в шатёр Формеуса Верокция, туда, где большая корчага с пойлом. Да не бросайте одежду, а расправьте её получше и положите на шкуру, в руки не отдавайте – вы для него – ничтожный раб, не больше, но и не меньше. Так что просто положите одежду на…
– Я… Я боюсь этого воина почему-то.
– Что ещё за глупости пришли вам в голову, Пот… Гарри? Отчего вы боитесь Формеуса Верокция? Ведь он же безобиден, как дитя. Об этом все легионеры знают. От того-то он и не насилует женщин завоёванных племён, что…
– Он так смотрел на меня, как Рангы.
– Рангы? А это ещё кто? Не знаю такого легионера.
– Это не ле-гх`э-о-не-р, это раб племени Х`ынгу, такой же, каким был я. Он, этот Рангы… хотел меня. Но Рангы хотел оттрахать меня в задницу, я же держался поближе к Тох`ыму. Он был тогда почти, что братом мне, он бы защитил. А теперь никакой защиты от этого благородного рим-ла-нх`ын-ин-а вовсе и нет.
– Должно быть, изрядным тот-кто-делает-навыворот был этот ваш Рангы. Вы просто себя со стороны не видите, Поттер. Извините, плоского-водоёма не припас с собой – мы же, всё-таки, не дома. А там, когда мы все счастливо возвратимся, вы себя увидите и поймёте, что захотеть вас мог только этот ваш Рангы. А не нормальный мужчина, ну, скажем так, мужчина с некоторыми отклонениями, хотя современная мне на-у-ка, то есть, то-что-знают-люди, и не согласна со со мною в этом вопросе. Да вас даже женщина не захотела бы. Обуреваемая бешенством матки, разве, что.
Так что, бросайте дурить себе и мне заодно голову и ступайте к названному воину. Да попочтительнее с ним – он обидчив, как выяснилось.
– И мелочен,– про себя добавил Северус. – Туники пожалел. Да у него там их целый склад! Он бы с кого угодно свою тунику содрал бы, даже со всадника.
– Плебей, – добавил Снейп вслух.
Поттер, присев сначала на корточки и прикрыв голову руками, а затем, встав и низко поклонившись, всё, как положено рабу х`васынскх`, исполняющему повеление благородного хозяина, хотя весь этот ритуал довёл Снейпа до точки закипания, наконец -то, ушёл далеко и надолго.
Квотриус спросил:
– О ком это ты отзываешься так низко, Северус, брат мой возлюбленный?
– О Формеусе Верокции.
– Он и впрямь был плебеем в Лондиниуме, покуда сначала не стал последователем Распятого Раба – этой глупой веры черни и, потерявших голову, немногих славных патрициев с домами их. А после, выяснив, что новая вера не принесла ему и осьмушки коровы, записался в легионеры и дослужился до звания всадника из-за своего низкого пресмыкания перед военачальниками. Потому и поговорка у него к месту и нет: "Хлеба и зрелищ!" В душе он так и остался плебеем, – неодобрительно высказался брат.
– Но… У него есть большое преимущество предо мною – он – прирождённый ромей, я же… И этого уже ничем не исправишь Это право рождения, и хоть рождён он плебеем, а я – в патрицианской среде…
– Но ты же чародей, Квотриус. Иль ты успел уже забыть сие? Это же больше всех нотаций о чистоте крови, уж поверь мне. Я же рассказывал тебе – Волдеморт был помешан на ней, и что из этого вышло? Все планы его по завоеванию мира провалились, он не завоевал даже одного острова, небольшого, на коем живём мы. А сам он, даже не знаю, найдёт ли дорогу в Посмертие или так и останется вечно развоплощённым телом, развеянным в прах, без души.
Кстати, он и ещё этот наш как бы раб Гарольд… Гарольдус Цеймс Поттер, тоже великий волшебник, раз сумел поддеть Лорда на острие Убийственного заклятия, оба – полукровки. А есть ещё магглорождённые маги. Это означает, что ты маг магглорождённый, ибо родители твои простые магглы…
И Северус, пока Квотриус неохотно обгладывал с костей вконец остывшее мясо, рассказал ему о магической интерпретации понятий "полукровки" и "магглорождённые", значительно срезая острые доселе углы, которые он всегда ранее лишь подчёркивал, являясь деканом самого "чистокровного" Дома Хогвартса и гордясь этим, а теперь боясь показаться магглорождённому волшебнику Квотриусу слишком пристрастным, придирчивым к пресловутой "чистоте крови в Доме" и тэ пэ.
Квотриус расцветал на глазах, как диковинная орхидея, которые так любил Снейп, но содержать их, к своему великому сожалению, в подземельях не мог – их нужно было постоянно досвечивать, а чем? Электричества в Хогвартсе не было, а на постоянный Lumos maxima prolongum тепла не наберёшься, да и зрение тоже не казённое.
Вот у орхидеи начинает распускаться нижний лепесток – "язычок зева" – это Квотриус поел. Вот он улыбнулся Северусу и попросил его принести воды попить и для умывания рук – это нижние два лепестка отвешивают поклоны. Когда приподнимутся последние два лепестка, образовав вместе с уже открывшимися собратьями прекрасный лик неведомого, но прекрасного в сложности своей и одновременной изысканной простоте, магического существа? Наверное, когда придёт время снимать швы. А, может, просто, когда Квотриус позовёт брата в объятия, и они оба уснут крепким, спокойным, здоровым сном. И в нём не будет никаких забот об этой уже надоевшей обузе – Поттере, встречи с которым Северус так долго ждал. Так опасаясь при этом… второго и всё-таки встретив Волдеморта, правда, в неожиданном юношеском, вероятно, "лепом", судя по рукописям, обличии.

Глава 11.

Подробное дело о допросе Капиуса Дж. Уорлинга, подозреваемого в содействии Т. М. Реддлу в качестве Пожирателя Смерти, произведённого со всеми только существующими, какими только возможно нарушениями прав подозреваемых, а не преступников, к которым такие способы допроса были бы тоже неприменимы, решили пока не доводить до сведения магической британской общественности.
Вина ещё не была доказана, а допрос закончился множественными изнасилованиями несчастного мистера Уорлинга, после которых он и умер. Но так и не признал приписываемую вину, не успел. Слишком уж разошлись министерские молодчики – Ауроры. А то Уизенгамот всенепременнейше оправдал бы несчастного от неправедно приписываемой ему вины. Но он не дожил до Уизенгамота, слишком справедливого суда…
Эта самая общественность, к которой обращен был крик души об оборотнях и их жизни, хоть и была недовольна экономической линией министра, Министерства в целом, и ущемлением некоторых прежних прав, бывших при Фадже, всё же не была готова к… такому откровению.
А надо учесть, что Тонкс добыла множество подобных отчётиков о пытках подозреваемых, часть которых умерла во время допросов, а другие под нажимом признались, что они – верные Пожиратели Смерти, да ещё и из Ближнего Круга, не меньше. Хоть это было и грустно, и смешно. Более грустно, так, как за всеми этими отчётиками об избитых, изнасилованных мужчинах и женщинах стояла настоящая, непридуманная трагедия их искалеченных или попусту прерванных жизней.
Министерство по пустякам не разменивалось, там не мелочились. Там хотели заполучить Пожирателей Ближнего круга, не меньше.     
В стране тогда, за полгода, прошедшие от Битвы за Хогвартс, и до самой Войны, процветало настоящее стукачество, а в Министерстве магии существовали практически застенки Инквизиции – настоящие, ужасающие методами ведения допросов. Уизенгамот решительно противостоял действиям магической "Инквизиции" и оправдывал поголовно всех доживших до суда и "признавшихся" подследственных, а таковых было много после прошествия всех казней, придуманных министерскими Аурорами. Среди выживших непропорционально много было простых, но живучих ведьм – домохозяек, на которых написали донос в Министерство соседки.
Процветало стукачество и в самом Министерстве, в отделах, не связанных со Следственной Комиссией. Все друг друга подсиживали и писали доносы в соседний Розыскной отдел, где работали Ауроры или, напрямую, в Комиссию. Правда, пока не попадёшь в этот самый обычный министерский отдел, в его подвалы, не подумаешь, что эти весёлые, бодрые, не лезущие в карман за словом здоровяки, отважно мотающиеся по всей стране в поисках Пожирателей Смерти, работают весьма, надо сказать… своеобразными, мучительскими, пыточными методами… Методами, о которых не знал никто, пока не попадал им в жестокие, не знающие пощады, лапы.
…Это жестокое, тёмное время, слава Мерлину, нашло свой расцвет в славящейся своей демократичностью магической Британии ненадолго – около полугода, а потом разразилась Война, в которой участвовал весь Аурорат под руководством Кингсли Шеклболта – это и были настоящие Ауроры, не министерские "палачи инквизиции", а воины, сражавшиеся на передовой, где и погиб в одной из "психических" атак сам Кингсли. Кто-то из оборонявшихся не выдержал картины надвигающихся на них, но не выкрикивающих Непростительные, Ауроров и метнул зелёный луч в афро-британца, который так выделялся среди белых. Это была грандиозная потеря как для всего Аурората, так и для "Ордена Феникса".
Нового начальника Аурората – серую мышку, но себе на уме, Арбиуса Вустера – просто назначил министр Скримджер без рассмотрения иных кандидатур. Ему хватало и этой. Но Ауроры, сражавшиеся с настоящими Пожирателями Смерти, в том числе, и из пресловутого Ближнего Круга, продолжали до конца, до самой победы праведное дело Шеклболта…

… " Dog`s Bull" – весьма популярное бульварное издание. Если покопаться на чердаках волшебников-обывателей, его уж точно бы нашлось скопище, в отличие от скучного и официозного "Daily Prophet". Поэтому именно в такого сорта газетёнке, пользующейся всеобщим вниманием, решили напечатать затейливую, жалостливую статью о неизвестной простым магам и ведьмам информации на первом развороте.
Это была грандиозная статья о жизни, вернее, прозябании граждан магической Британии, оборотней, в демократической стране, руководимой Руфусом Дж. Скримджером. Статью нужно было сделать по итогам доклада побитого Ремуса Люпина. А также активно привлечь многочисленные письменные свидетельства образованных, многоучёных и ещё недавно обсуждаемых в светской хронике газеты персон, укушенных оборотнями из "Свободы волкам позорным!". Были выбраны самые "вкусные" волшебники с точки зрения обывателя – личности из Высшего Света, известные игроки в квиддитч, политики.
Теперь все они были лишены чести творить магию, что рассматривалось всеми слоями общества, как величайшее нарушение прав магов.
Сия величественная статья должна была представлять "интервью", взятые у этих личностей – подлинные, лишь слегка подправленные и развёрнутые конспекты пергаментов и большой общий обзор, вызывающий читателей на обсуждение полученной информации, что так любили "знатоки" изданий "Dog`s Bull" и дискуссию. Сотворение сих аргументов и фактов поручили составить и дописать самому профессору Люпину в течение всего лишь одного, такого короткого трудового дня, свободного от основной работы по составлению новых, улучшенных и более продвинутых конспектов на следующий учебный год. Уж лучше отвлечься на письма!
Средства на опубликование развёрнутой политинформации среди обывателей собрали в складчину – кто сколько мог – члены Ордена. Больше всех пожертвовала на общее дело Минерва МакГонагал – она просто решила, что это её шанс выслужиться перед господином Директором. И ей удалось добиться своего – Дамблдор оценил вложенную в общее дело большеватенькую лепту – кругленькие, позвякивающие в россыпи, золотые монетки небольшого размера.
Но случилась незадача – августовское полнолуние, третье за много лет, проведённое Люпином без Аконитового зелья, сваренного Снейпом. Жалкое подобие зелья варил старичок профессор Слагхорн. Он, конечно, фигура незаменимая, как замена не менее глубоуважаемому, но загулявшему где-то по непонятным причинам профессору Снейпу, на занятиях со студентами, но, увы и ах, не слишком сильная в самом предмете, преподаваемом им. Все – и студенты, и преподаватели наслаждались августом неярким теплом, столь приятным любому волшебнику или ведьме магической Британии. Они бы удивились, если бы узнали, что тому же теплу так же радуются магглы. За исключением мучающихся в предчувствии Полной Луны оборотней, и Люпина в их числе.

Зелье у профессора Слагхорна получалось таким тошнотворным, что Ремуса, привыкшего пить тоже уж не из приятных на вкус авторизованную версию Северуса, но уже приспособившегося к ней, любимой своей и родной, чуть ли не выворачивало. Но Люпин сдерживал рвотные порывы, памятуя о болезненных трансформациях и сохранении человеческого разума в зверином обличии из-за приёма зелья. Благодаря этому из Люпина получался не грозный оборотень, жаждущий крови и человечьего мяса, а некий, неведомый ручной (пока) Дружок – переросток. Да, по габаритам оборотень – волк превосходил и ротвейлеров, и своих "напарников", но не собратьев – волков тоже.
Ну и натерпелся же Рем в ту ночь Недоброй Полной Луны! Он измочалил себе руку, хорошо ещё, что левую, изодрал собственную постель, в клочья порвав подушки, одеяло и матрас с простынёй.
Но регенерация у оборотней отменная – мясо быстро нарастёт, была б еда белковой и немного жирноватой, но за этим дело не станется, эльфы принесут всё, что только пожелает "мастер Ремус Люпин, сэр".
Постель – дело двух минут для домашних эльфов, имеющих запасы запчастей кроватей с пологами, особенно для любимого профессора…
Утром обессилевший после обратной трансформации Ремус внимательно рассматривал и крутил в руках то, что осталось от фаллоимитатора на батарейках, так уютно почасту гнездившегося и вибрировавшего в его заднице, и доставлявшего владельцу массу приятственных эмоций. А ведь в полнолуние, в несколько дней после него у "самцов" повышена сексуальная возбудимость. И спасительной мыслью, пришедшей единожды за ночь в голову цивилизованного вервольфа, заставившей его перестать обгрызать свою руку, была именно одинокая человеческая. Он полностью забыл о работе, предстоящей ему. Ремус с надеждой думал о том, как он отоспится после этого непрекращающегося кошмара, а потом… Потом он, как маггловский ребнок, которого после визита к дантисту ведут в кино, доставит себе море заслуженного за страдания, поистине выстраданного удовольствия. Ночью мысль пролетела и погасла, и профессор Люпин отправился грызть кровать, но вот так, сейчас, при свете солнечного тёплого, переходящего в один из погожих августовских по-прежнему, по-летнему жарких утречков получить такой облом… На который он и не рассчитывал, уж тем более, вовсе не надеялся.
– Разумеется, после таких нечеловеческих страданий сначала я вознагражу себя, любимого Ремуса Люпина, эсквайра.
Ремус заматывал руку бинтами, смазанную сваренной Северусом "на всякий случай" мазью, вот и пригодившуюся, словно бы Сев в воду глядел, а, скорее, в Омут Памяти для него, унёсшегося куда-то далеко и надолго, так… гадко и подло оставившего своего друга души, не только по попойкам и анекдотомании, но и по… скажем так, дружеским отношениям.
– И куплю себе нового товарища по постели. Хотя… Как же был хорош прежний! Как мы с ним любили друг друга…
Но, может, появилось что-то новенькое, с подогревчиком? А то прежний хоть и лежал у меня под подушкой, за что так жестоко и пострадал, но всё равно в начале всегда был таким холодным, как… ненастоящий, как будто и не хуй резиновый вовсе – друг человека, то есть, в данной ипостаси – мужчины. А может… Может, существуют специальные, особые "друзья" для мужчин?
Сейчас же, до завтрака, отправляюсь в Хогсмид, а оттуда в Гринготтс, потрачу всю месячную ставку, а потом – на Уошингтон-стрит, в "секс – магазин" и беру отгул на целый день – надо будет для начала, как следует, выспаться, а потом заняться с новым другом любовью. Надеюсь, мы сначала понравимся друг другу, а потом и полюбим, да так, что Северусу будет завид… В общем, никому и не снилось, как мы с моим новым другом будем любить друг дружку.
Но тут в дверь настойчиво постучали, и вот появился заспанный господин Директор в рубашке в цветочек до пола и ночном зелёном колпаке и накинутой парадной мантии, и весело подмигнул Люпину. Тот успел набросить на своё, ещё обнажённое после трансформации и пристального разглядывания всех болячек тело только остатки простыни, спрятав от собственных, не в меру острых ликантропьих зубов, постельного друга, погибшего в пылу борьбы с упругой, неподдающейся зубам с первого раза, постелью.
– Утро доброе ж? – то ли утвердил, то ли вопросил Альбус.
Он всю ночь ворочался с боку на бок, если честно, боясь сам прийти и проверить состояние профессора Люпина – чуяло стариковское сердце, что годящийся ему аж в первенцы Гораций варит… слегка не то, что нужно. Поэтому-то он и боялся встретить ошалевшего без самки оборотня.
Люпин обиженно посмотрел на Дамблдора, а потом заявил:
– Вот, я искусал себя почти до кости.
– Ну Вы же знаете, профессор, что на Вас зарастает, как на соба… В общем, только тоненькие же шрамики ж останутся. Да их у Вас и без того полно же ж. И без этого, поистине печального случая, когда Вы повредили себе ла… Ой, простите-извините ж, конечно же, разумеется, левую руку, но на этом же Ваши же ж все ранения заканчиваются?
– Да, на этом всё. Только руку я объел, словно в нечеловеческом состоянии. Не могли бы Вы, Господин Директор, поправить… как-нибудь Аконитовое зелье профессора Слагхорна? Оно не даёт требуемых результатов, и с каждым месяцем дела с зельем обстоят всё хуже.
– Есть у Вас Обезболивающее зелье или же сказать мадам Помфри, – избежал ответа на самого его интересующий вопрос Дамблдор, – что Вы ж сами зайдёте? А она Вам уже ж подготовит лучшенького, самого сильного. А то, как погляжу, от постельки-то Вашей мало ж чего уцелело-с. Да и обстановочка в комнате мало ж уцелела же, – господин Директор нагло ступил на порог святая святых Люпина – его спальни и продолжал двигаться и шариться по ней, видимо, оценивая материальный ущерб от ночи с оборотнем в состоянии непредсказуемости и недружковости. Отнюдь не был Люпин в эту ночь Дружком -переростком, но был настоящим, опасным зверем, а это же ж ой-вей-мир, как плохо! Совсем когда-нибудь до добра это же ж не доведёт!
– Н-ничего страшного, придётся только эльфам потрудиться немного, и они… починят тут всё. Вот и вся недолга. А-а мне-е, – голос Рема предательски дрогнул, – отоспаться бы надо пока хоть на диванчике в гостиной. Наверное, весь день просплю, так я устал от трансформаций и ночи практически без единой человеческой мысли, без практического действия Аконитового зелья, изготовленного профессором Слагхорном.
– Ну что же, отдохните ж хоть до ланча, потом обязательно поплотнее покушайте, а после – за статью, – бодренько заявил непререкаемый господин Директор и глава Ордена. – И не волнуйтесь же – я Вас разбужу ж. Не извольте беспокоиться, что ланч проспите. Вам теперь здоровая еда и работа предстоят большая и просто аг`хиважная… Никто ж из орденцев так не справится с ней, как Вы, профессор, я уверен же ж.

… Квотриус спал, лёжа практически на животе, но умудрившись и в этом положении почувствовать рядом родное тепло и обнять Северуса. А тому надо было встать и принести две порции баранины – себе и Поттеру… Гарри.
Гарри уже проснулся, запахнулся в плащ и шумно сопел, вдыхая вкусный запах свежезажаренных баранов, как привык это делать у Истинных Людей, только там не пахло… так преяро потому, что рабы по обычаю жили далеко от стоянки х`васынскх`. До них доносились только слабые следы сводящей кишки и затапливающей рот слюной вкуснотищи – жратвы свободных людей. А теперь воня* стояла такая, что утренний кусок мяса – да и немного его на обглоданных странным каким-то братом благородного хозяина и костях-то было – словно растворился внутри, так пожрать опять и снова хотелось.
Но Сх`э-вэ-ру-у-с-с, всё ещё хозяин, вряд ли будет кормить за просто так прожорливого раба. А чего он сделал-то? Только одёжку тонкую, да мягкую простирнул, и это всё за утро и полдня. Конечно, не накормит. Он же одежды рим-ла-нх`ын-ин-с-кой так и не дал Гарри, хотя ведь Гарри нёс два пальца раз одёжей и Сх`э-вэ-ру-у-с-с один палец – ту, что, как ласковое утреннее солнце горит. Ну хоть бы работы дал, хоть той же воды понатаскать на-х`э-м-ни-кам, хоть одежду раненого, доброго, оказывается, брата, Кх`э-вот-ри-у-у-с-сэ, постирать – аж еды рабу оставил! А одежда вон, вся в крови. Истинные Люди такого не потерпели бы ни за что – сразу после похода скидывают одежду – плащи, заляпанные своей или вражеской кровью – а рабу не всё ли равно! – рубахи кожаные да нательные. По ногам обычно Истинных Людей не бьют – уж больно, верно, люты они в бою! – ан и на них нашлись те-кто-главный. Но всё равно штаны и подштанники обычные, нательные, которые носили все мужчины и даже необрезанные подростки Истинных Людей ещё под одеждой, часто стирать приходилось. Только бабы ходили бесштанными. Но это всё для удобства ебли между воинами и ихними бабами. Бабе, что, подол задрал, и она, милушка, уже готова… Ко сношению, заставящему её понести в очередной раз. А ведь все все дети у х`васынскх`, особенно сыновья, приветствовались. Даже зачатые посреди хорохорящегося войска, вернувшегося из похода и принесшего одной или двум пальцам раз своих жёнок украшения драгоценные, сорванные с других, иноплемённых баб.
Это же полегло не воинственное племя Х`ынгу, может, он их побил, тех, что неподалёку, в дневном переходе отсюда, лежат. Своих бы воины Х`ынгу с собой бы забрали, чтобы похоронить правильно, и их души отправились бы к богам. А живут эти боги, как рассказывал Вудрэ и старик, имени которого никто не знал, тот-кто-умер во время строительства х`нарых`, в священных рощах и на небе. Значит, врагов Х`ынгу всех порубили, и никто из их племени не знал, где остались гнить тела воинов и отправить души их, чтобы пировали они с богами их, как положено воину, но не рабу, чьё тело скинут в овраг или забросят в лес на растерзание поганым волкам, грязным животным, поедающим и падаль в том числе, наряду со свежатинкой, которая им в лесу, навещаемом людьми, редко достаётся. Оленя там всякие, лисеня да сами волки, которых не зазорно было принимать людям в пищу…
… Это, конечно, хорошая тема для забивания башки, когда вокруг, кажется, уже всё пропиталось запахом сладкого, обволакивающего весь рот и язык, овечьего жира. А вот Тох`ым, ой, Тх`ом никогда не едал такой вкусной и сладкой баранины, хотя он, вроде говорил, что мы оба были свободными людьми, и было время, даже верилось ему, что оба ели баранину и лесное зверьё – оленину, например, подаваемую на праздниках, как по-настоящему жрали Истинные Люди, только в огромном, каменном х`нарых`-х`э.
А ещё Гарри Пот-тер знает Пророчество, но оно уже устарело. Ведь Вол-де-мортх`э убит, а прах его рассеян по воздуху. Тх`ом или тот, в которого он внезапно превратился, так же внезапно, погорев немного только для разнообразия, умер.
А кто ж его, всёж-таки, убил, неужели Гарри? Конечно, а кто ещё кричал в эту ночь: "Авада кедавра!". Ну ещё же Сх`э-вэ-ру-у-с-с кричал. Может, это он таки попал в Тх`ома? Хотя нет, помнится, что именно после именно, не получавшихся до этого времени, волшебных слов Гарри Тх`ом превратился в Вол-де-мор-тх`э. Но он ведь только горел, не сгорая, и страшно кричал, а не стало его после непонятных слов Сх`э-ве-ру-у-с-сэ. И из самого Гарри словно что-то взяли да изъяли, что-то важное, составлявшее часть его сущности, ну, что-то это Гарри в словоблудие ударился… Не подобающее рабу…
А теперь – снова рабство. Но, может, Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ, благородного рим-ла-нх`ын-ин-а, послушает большой вождь, тот, который приходил сегодня вместе с тот-кто-делает-навыворот, и направит лэ-гх`э-о-… Нет, слишком трудно даже подумать. Лучше – на-х`э-м-ни-ков – к х`нарых`-х`э Х`ынгу, чтобы убить его и его воинов, а остальных воинов, беспомощных, но таких горделивых в присутствии своих мужчин, женщин и детей – подростков сделает рабами, заберёт у них то-что-дорогое, что так любят на-х`э-м-ни-ки, воюющие за это и день-ги. Только вот как без доброго Тох`ыма вспомнить, что такое день-ги?
Гарри почесал вшивую голову, погоняв её больно кусающихся обитателей и посдирав немного их дитяток – гнид, но так и не вспомнил ничего подходящего под определение "день-ги" .
Ещё бы, прожив в абсолютно безденежной системе четыре с небольшим года, Поттер старался чего-то там вспомнить о деньгах. Это было и смешно – своею бесплодною попыткою, и впечатляюще – человек, бывший бессловесной скотиною, старался вспомнить цивилизованное прошлое. И Северус обязательно помог бы "Гарольдусу", подсказал ему, если бы не молчание ягнят со стороны последнего по поводу этого и многих других вопросов…
А Гарри интересовало всё больше и больше, когда его благородный, добрый хозяин накормит жрачкой, и будет ли это баранина. Больше Поттера не занимало сейчас ничто.
– А у дрыхнущего тот-кто-делает-навыворот ночью можно будет, если отпустит благородный хозяин, опять напиться жгучей и веселящей воды жизни… – запросто подумал Гарри.

… Квотриус спал, лёжа практически на животе, но умудрившись и в этом положении почувствовать рядом родное тепло и обнять Северуса. А тому надо было встать и принести две порции баранины – себе и Поттеру… Гарри.
Гарри уже проснулся, запахнулся в плащ и шумно сопел, вдыхая вкусный запах свежезажаренных баранов, как привык это делать у Истинных Людей, только там не пахло… так преяро потому, что рабы по обычаю жили далеко от стоянки х`васынскх`. До них доносились только слабые следы сводящей кишки и затапливающей рот слюной вкуснотищи – жратвы свободных людей. А теперь воня* стояла такая, что утренний кусок мяса – да и немного его на обглоданных странным каким-то братом благородного хозяина костях-то было – словно растворился внутри, так пожрать опять и снова хотелось.
Но Сх`э-вэ-ру-у-с-с, всё ещё хозяин, вряд ли будет кормить за просто так прожорливого раба. А чего он сделал-то? Только одёжку тонкую, да мягкую простирнул, и это всё за утро и полдня. Конечно, не накормит. Он же одежды рим-ла-нх`ын-ин-с-кой так и не дал Гарри, хотя ведь Гарри нёс два пальца раз одёжей и Сх`э-вэ-ру-у-с-с один палец – ту, что, как ласковое утреннее солнце горит. Ну хоть бы работы дал, хоть той же воды понатаскать на-х`э-м-ни-кам, хоть одежду раненого, доброго, оказывается, брата, Кх`э-вот-ри-у-у-с-сэ, постирать – аж еды рабу оставил! А одежда вон, вся в крови. Истинные Люди такого не потерпели бы ни за что – сразу после похода скидывают одежду – плащи, заляпанные своей или вражеской кровью – а рабу не всё ли равно! – рубахи кожаные да нательные. По ногам обычно Истинных Людей не бьют – уж больно, верно, люты они в бою! – ан и на них нашлись те-кто-главный. Но всё равно штаны и подштанники обычные, нательные, которые носили все мужчины и даже необрезанные подростки Истинных Людей ещё под одеждой, часто стирать приходилось. Только бабы ходили бесштанными. Но это всё для удобства ебли между воинами и ихними бабами. Бабе, что, подол задрал, и она, милушка, уже готова… Ко сношению, заставящему её понести в очередной раз. А ведь все все дети у х`васынскх`, особенно сыновья, приветствовались. Даже зачатые посреди хорохорящегося войска, вернувшегося из похода и принесшего своим одному или двум пальцам жёнок украшения драгоценные, сорванные с других, иноплемённых баб.
Это же полегло не воинственное племя Х`ынгу, может, он их побил, тех, что неподалёку, в дневном переходе отсюда, лежат. Своих бы воины Х`ынгу с собой бы забрали, чтобы похоронить правильно, и их души отправились бы к богам. А живут эти боги, как рассказывал Вудрэ и старик, имени которого никто не знал, тот-кто-умер во время строительства х`нарых`, в священных рощах и на небе. Значит, врагов Х`ынгу всех порубили, и никто из их племени не знал, где остались гнить тела воинов и отправить души их, чтобы пировали они с богами их, как положено воину, но не рабу, чьё тело скинут в овраг или забросят в лес на растерзание поганым волкам, грязным животным, поедающим и падаль в том числе, наряду со свежатинкой, которая им в лесу, навещаемом людьми, редко достаётся. Оленя там всякие, лисеня да сами волки, которых не зазорно было принимать людям в пищу…
… Это, конечно, хорошая тема для забивания башки, когда вокруг, кажется, уже всё пропиталось запахом сладкого, обволакивающего весь рот и язык, бараньего жира. А вот Тох`ым, ой, Тх`ом никогда не едал такой вкусной и сладкой баранины, хотя он, вроде говорил, что мы оба были свободными людьми, и было время, даже верилось ему, что оба ели баранину и лесное зверьё – оленину, например, подаваемую на праздниках у по-настоящему Истинных Людей в огромном, каменном х`нарых`-х`э.
А ещё Гарри Пот-тер знает Пророчество, но оно уже устарело. Ведь Вол-де-мортх`э убит, а прах его рассеян по воздуху. Тх`ом или тот, в которого он внезапно превратился, умер.
А кто ж его, всёж-таки, убил, неужели Гарри? Конечно, а кто ещё кричал в эту ночь: "Авада кедавра!". Ну ещё же Сх`э-вэ-ру-у-с-с кричал. Может, это он таки попал в Тх`ома? Хотя нет, помнится, что именно после именно, не получавшихся до этого времени волшебных слов Гарри Тх`ом превратился в Вол-де-мор-тх`э. Но он ведь только горел, не сгорая, и страшно кричал, а не стало его после непонятных слов Сх`э-ве-ру-у-с-сэ. И из самого Гарри словно что-то взяли да изъяли, что-то важное, составлявшее часть его сущности, ну, что-то это Гарри в словоблудие ударился… Совсем, очень много пальцев раз, как не подобающее ничтожному рабу, которым он и остался, несмотря на все присказки очинно доброго благородного хозяина…
А теперь – снова рабство. Но, может, Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ, благородного рим-ла-нх`ын-ин-а, послушает большой вождь, тот, который приходил сегодня вместе с тот-кто-делает-навыворот, и направит лэ-гх`э-о-… Нет, слишком трудно даже подумать. Лучше – на-х`э-м-ни-ков – к х`нарых`-х`э Х`ынгу, чтобы убить его и его воинов, а остальных воинов, беспомощных, но таких горделивых в присутствии своих мужчин, женщин и детей – подростков сделает рабами, заберёт у них то-что-дорогое, что так любят на-х`э-м-ни-ки, воюющие за это и день-ги. Только вот как без доброго Тох`ыма, тогда ещё не обозлённого на него Гарри, Тх`ома, вспомнить, что такое день-ги?
Гарри почесал вшивую голову, погоняв её больно кусающихся обитателей и посдирав немного их дитяток – гнид, но так и не вспомнил ничего подходящего под определение "день-ги" .
Ещё бы, прожив в абсолютно безденежной системе четыре с небольшим года, Поттер старался чего-то там вспомнить о деньгах. Это было и смешно – своею бесплодною попыткою, и впечатляюще – человек, бывший бессловесной скотиною, старался вспомнить цивилизованное прошлое. И Северус обязательно помог бы "Гарольдусу", подсказал ему, если бы не молчание ягнят со стороны последнего по поводу этого вопроса…
Гарри всё больше и больше думал, как и чем он набьёт пузо во время следующей раздачи жрачки благородным хозяином. Кроме этого, его ничего так значимо не интересовало.
– А у дрыхнущего тот-кто-делает-навыворот ночью можно будет, если отпустит благородный хозяин, опять напиться жгучей и веселящей воды жизни… – запросто подумал Гарри.

__________________________

* ВонЯ (южно-рус.) - сильный запах, не обязательно неприятный

Глава 13.

Северус снова протёр шов водой жизни, просто так, на всякий случай, а то Поттер развёл в шатре помойку – мухи так и роятся – и сменил повязку, тоже на всякий случай, а то на старой он заметил следы засохшего гноя. Негоже ему соприкасаться с чистой поверхностью шва.
– Так, значит, отказываешься ты познать меня, как это делаю с тобою я? Увы, сие так печалует меня.
– Я… Я подумаю ещё. И вот что загадаю я – если рана моя срастётся до прибытия на следующую стоянку гвасинг, попытаюсь я сделать то, чего ты так жаждешь столь сильно и страстно, по непонятной мне причи… А-а, и не стоит о сём говорить, лишь сотрясая воздух попусту. Верно только то, что ещё не состоялась мечта твоя, о Северус, слагающий столь прекрасные эпитеты в честь мою – полукровки грязного, не требующего восхваления в честь свою. Ибо по происхождению своему лишены полукровки чести, о том ещё не говорил я тебе, о высокорожденный брат мой Северус.
– Достойный есть всадник наследственный ты, о Квотриус, непосредственный, скромный брат мой возлюбленный И не беспокойся ты… так о происхождении своём, ибо пусть и нехорошо оно, но человеком замечательным соделал ты себя сам, воспитанием своим, учёностью, начитанностью, знанием египетских письмён, загадочных для меня, и прочая многая, и прочая ещё более многая… Если позволишь ты мне перефразировать сложившийся фразеологический оборот, коий применил я к познаниям твоим… О возлюбленный брат мой Квотриус, лучезарная звезда моя на небосводе, прямо посреди его, там, где Галактика* пролегает…
– Как смею я не дозволить тебе хоть что-то? Я же – младший брат и полукровка, к тому же. Но вот тебе моя мольба: о Северу-у-с-с, не позволяй мне опозориться пред сим человеком свободным дабы узнал он полукровное рождение моё, но не ромейское происхождение от обоих родителей – ромеев.
– Ну, что ты так разволновался, о поэт мой, подобравший столь прекрасные эпитеты имени моему, довольно обыкновенному среди ромеев… Конечно, не отдам я тебя в насмехание какому-то ничтожному рабу, когда в доме моём станет он свободным, да и я, и ты научим его благородной латыни, дабы обрёл он язык достойный, наконец.
При последнем предложении Квотриус еле удержался от того, чтобы скривиться. Так противна была ему мысль об обучении этого грязного, бездушного тулова латыни благородной и, в некоторых случаях, к примеру, в молитвах, обращённых к богам, священной даже.
– Я уверен весьма, что рана твоя затянется к тому времени, кое загадал ты, о Квотриус мой, ибо такое сильное чародейство навёл я на тебя, что сам… Впрочем, это уже прошло, и я снова полон сил жизненных.
– Ты отдал много сил, кои наполняют жизнь нашу, дабы исцелить меня? Так ли сие о Северус, брат мой возлюбленный?
– Да, но это уже в прошлом.
Пойду посмотрю, как там наши бараны, а то всё вкусное съедят.
Поттер, вы можете не смотреть на меня голодными глазами – вы уже ели дважды за день, вот и хватит с вас.
– Ел Гарольдус сей неподходящую ему покуда по статусу рабскому пищу – мясо?!
Квотриус воскричал в полный голос от такого безобразия, с нескрываемым гневом, словно поняв, о чём разговаривает эта парочка, просто увидев, что дневная его порция валяется в в шатре на овчине, неряшливо, в виде уже начисто, до суставов обглоданной кости и парочки рядом, поменьше.
–Успокойся, прошу тебя, брат мой Квотриус и ляг, как лежал. Всё дело в том, что должен был я накормить Гарольдуса хоть чем-то, лепёшек второй день в лагере нет, ты же всё равно спал, и тогда твою порцию сожрал бы какой-нибудь наёмник под жгучую воду гвасинг, – Квотриус расслабился и лёг. – А есть только награбленные овцы х`васынскх`, и их много, так, что только знай, налегай. Ты удостоверишься, что все легионеры и всадники кормят своих рабов и рабынь с детьми именно тою самою бараниною. Больше еды в лагере нет. Есть, конечно, лук и чеснок, но они достаются воинам. Хотя лук за столько дней и подвял, лишь чеснок остался таким же преярым. Но сие его свойство до месяца безымянного.
Так будете вы, Гарольдус, мясо, вкусное, истекающее соками и жиром мясо от только что снятого с вертела жирного барана ("Мерзость какая!")? Он столь вкусен, что я съел бы и вашу порцию ("Ага, съел уже один такой, а потом всю комнату заблевал. Новую комнату, довольно чистую, между прочим, и без этих страшных малеваний на стене, хотя… Надо признаться, они придают белёным стенам видимость какого-то вычурного, сюрреалистического своею неправильной реалистичностью ковра" ), но боюсь, живот мой лопнет после дневной трапезы, столь велика она была.
– Ничтожный Гарри вовсе не хочет есть – он же спал, а не работал. Да и шмоток мяса с жиром был велик, – добавил он практически после минутной паузы.

… Да, так долго Гарри думал, когда ему отводили на этот процесс хоть сколько-нибудь времени, а не хлестали бичом по костлявой спине с выступающим, искривлённым позвоночником и, слава Мерлину, ни разу не переломанными рёбрами сразу после команды или, что намного хуже и больнее, прикладывали мечом плашмя по голове. Последнее действие вообще располагало не к заданному действию, а к тому, чтобы лечь-полежать, и неважно, в травах ли, на вытоптанной земле стойбища рабов или на дрязге, или на морозце, так и увлекающем в приятные сны… Но вот уже второй удар, и нужно не спать так сладко, как обещает только снег, а суетиться, выполнять дела очередного ненавистного "заказчика", в принципе, не благородного хозяина даже. Но таковых в племени Х`ынгу принципиально не водилось, чтобы не разжигать ненависти между более и менее "счастливыми" воинами, которым удалось заполонить ворогов вопреки приказу Х`ынгу – "Пленных не брать!". Однако пленные попадались сами – трое из них были лазутчиками соседних племён, двое были незнаемо, кем, захваченными в странных одеждах подростком и мужчиной, на которого многие косили глаз… Да, именно в этом смысле. Да и подросток вытянулся в симпатичного юношу. Вот, если бы он ещё не щурился… Так цены б его зелёным глазам не было, и пошёл бы по рукам парень, а, скорее по другим истинно мужским местам воинов Истинных Людей…

… – Да совсем помешались вы, Пот… Гарольдус, теперь вас будут звать так, на работе, – резко вмешался в воспоминания и домыслы Гарри прекрасный иноземец. – Не будет у вас больше работы, кроме, как вовремя исчезнуть из шатра по моей команде.
– А, может, раб Гарри…
– Никаких "рабов" и никаких "может". Напьётесь у кого-нибудь в шатре побольше, много-много пальцев, как много ышке бяха, завалитесь под кусток, завернётесь в плащ поплотнее и спать до восхода солнца.
Всё, я пошёл.
Но вернулся Северус с пустыми руками – запах от "агнцев" был воистину восхитительным, но это было пока всё, чем можно насладить вкусовые рецепторы – бараны дожаривались до полного размягчения жёсткого мяса. Просто у гвасинг были очень жилистые, привычные к дальним переходам овцы.
Однако в лагере произошло некоторое оживление – в разгромленном доме-шатре варваров обнаружилось множество кусков овечьего сыра и ещё несколько хорошенько припрятанных корчаг со жгучей водой – вот уж, и правда, добрая добавка к почти несолёной баранине – соль берегли из последних сил.
Солдаты после дневного, обязательного даже и для неромеев сна, который оставлял больший вечерний аппетит к еде, и огромнейший ночной – к женщинам, доставшимся ни за осьмушку коровы, а, кому повезло, без единой царапины, но таких везунчиков было мало. У кого-то что-то да было порезано, проколото. Зато сейчас они, позабыв о быстро заживающих болячках, помыв руки, умывшись и попив, весело брызгали принесённой водой друг на друга, повсюду слышны были простенькие шутки, кто-то говорил меж собой на родных, материнских языках. Ни звука латинской, общенациональной матерщины. В общем, наблюдалась полная идиллия, и ничто не указывало на то, что вчера эти самые добрячки убивали, насиловали и женщин, и мужчин заодно – сущих мальчиков, и превращали свободных, доселе самих бывших хозяевами общественных рабов, ни в чём не повинных людей, кроме того, что у них водились "трофеи", одной из разновидностью которых были сами эти люди, в говорящий, но не имеющий права раздумывать над приказаниями Господина, скот, люди-без-душ.
Снейп очень удивился мирной атмосфере, царившей в лагере – он-то ожидал, что будут препирательства, разборки и поножовщины из-за женщин, не так "поделенных" между собой рабов и прочих неодушевлённых трофеев. Ведь ни у рабов, ни у серебра и мехов одинаково нет душ. Но все были милы и настроены на ещё одну весёленькую ночку с пьянством, бабами и игрой в кости – извечным развлечением солдат всех эпох, кроме века двадцатого, стоящего особняком в череде войн за счёт резко изменившихся правил их ведения и массовости. Тогда преобладала игра в карты, но сравнить век пятый и век двадцатый может только полный идиот. Хотя… Северус же ведь живёт в пятом веке полнокровною жизнью, которая и не снилась ему в веке ни двадцатом, ни в следующем, едва начавшемся. Живёт так, как хочется именно ему, наплевав на все условности "братской", на самом деле несуществующей связи с возлюбленным Квотриусом.
– Еда ещё не готова, милый мой Квотриус, ещё немного надо подождать. Но вот как относишься ты к овечьему сыру? Могу принести прямо сейчас Правда, жёсток он. Вот и раздают его, кому ни попа… всем желающим…
– Да понял я словесные уловки твои, о брат мой возлюбленный! – засмеялся Квотриус, внезапно приподнявшись на локте с налёженного места. – О Северус, достаточно тебе только сказать любому проходящему мимо солдату Божественного Кесаря, и легионер тотчас принесёт всё, что ты захочешь. Быть тебе всадником после этого похода – внушил ты сначала страх суеверный солдатам. Теперь же, как я слышал вчера, после сражения, относятся они к тебе, как к самому Марсу – Воителю. Ты же великий воин, Северус! Помни о сём и гордись премного сим! Мало, кто, да единицы за будущность мою всадником, сражались в первом своём бою так, как сие соделывал ты!
Скажи, в… том времени сражался ли ты также горячо и безрассудно с врагами своими?
Глаза Квотриуса разгорелись огнём… лихорадки, потихоньку обуревавшей тело его пред ночию беспокойною и тревожною. Выживет – не выживет? Вот, в чём вопрос, и ворос сей терзал Северуса по мере приближения ночи. Но он, как ни в чём не бывало, ответил брату, возлюбленному своему единственному, для начала подумав:
–А вдруг я и вправду полюблю кого-нибудь из наёмников? А что, большинство их – полукровки, тот "типаж", который мне по нраву. Но в их неправильных, грубых чертах нет ни лепты прелести… того же Поттера потому, наверное, что она является чисто английскою, любимою мной, родной, такой… знакомой. О-о, что за бред лезет в голову невыспавшемуся человеку, да ещё с непроходящим стрессом с находящимся под бочком источником оного – Поттером.
Знал бы Квотриус, о каких-таких "вероятностях полюбления" кого-либо из стада сего, с которым сплотила меня единственная битва, что бы он сказал мне? Обругал? Это не в его природе. Скорее, принял бы любое моё решение, а по возвращению домой с новым избранником тихо вскрыл себе вены. За ненужностью. Как вещь, вышедшая из употребления. Именно, что за ненадобностью. Таков уж он, мой возлюбленный. Скромный, немного забитый, ну да, в детстве же его наказывали телесно, так, как полагается воспитывать детей в эту и не только эту эпоху. Но до тридцатых годов аж девятнадцатого века, когда романы Диккенса… Но мне надо ответить на заданный вопрос, я и без того молчу слишком долго.
– Нет, несколько раз сражался я на боевых рапирах, но только один раз убил человека, чародея, осмелившегося бросить тень на память о моей матери, хоть и великой блудницей была она на самом деле. Однако я должен был защитить честь рода. Понимаешь ли ты меня в сём – защищать дело неправое, но напрямую касающееся родителей своих?
– Представь себе, даже за честь своей матери, наложницы, чести, вроде как не имеющей, ибо рабыня еси, вышел бы я на поединок на спатах, гладиусах или просто пуго одних, не раздумывая ни минуты.
– Вот и я поступил также.
Во всех остальных поединках и сражениях бился я с помощью волшебства и разума и никогда – за счёт грубой силы, как сейчас.
– Но ты, кажется, сражаешься своей рапирой – этим невиданным мечом – беря не силой, а скоростью, ловкостью и собственной гибкостью. Так не бьётся ни один легионер, не говоря уж о варварах.
– Меня долго учили этому искусству владения рапирой, – отрезал Снейп.
Ему не больно-то хотелось распространяться о будущем, о том, как учат фехтовать благородных сыновей, тем более наследников и вообще единственных в семье отпрысков чистокровных родов.
Но он смягчил свою резкость, ласково спросив:
– Так принести ли тебе сыра?
– Ежели хочешь соделать мне любезное, просто откинь полог, и сам я позову кого-нибудь проходящего. Не подходящее это дело для такого воителя, как ты – самому ходить за обычною лагерною едою.
Северус подумал, что "лагерная еда" по-английски звучит довольно двусмысленно, но на латыни с этим понятием не были связаны концентрационные лагеря или подобные заведения, только без особых издевательств –  для военнопленных. Войны, как обеих Британских магических, так, и это главное, Второй Мировой, в зачатке которой двое гомосеков что-то между собою не поделили, наверное, кому какую позицию занимать – всепобеждающий топ или терпящий его выходки боттом. Но Северус на этот раз быстро вернулся в реальность пятого века с его "лагерной едой" и, отмотав назад во времени, ответил с непокидающей его горечью и томлением по чему-то более простому, самостоятельному:
– Как скажешь, Квотриус. Я-то думал, уже отошёл ты от своих привычек белоручки – вспомни, как нарезал ты цветы. и травы, и корения и тёр их на тёрке сам, руками своими для приготовления Веритасерума. А доселе не знали они иной работы, как мечом махать да пуго резать… Извини меня, что не ценю я воинский "труд", как вы все тут называете своё искусство убивать, насиловать и обворовывать уже безоружных. Эх, вас бы, да в эпоху ландскнехтов**, в век бы шестна… цены бы наёмникам не было, да и всадникам нашлось бы подобающее их положению и званию место…

_________________________________

* Галактика (др.-греч. Γαλαξίας   Млечный Путь) – система из звёзд, межзвёздного газа, пыли и тёмной материи. Все объекты в составе галактик участвуют в движении относительно общего центра масс.
Остальные галактики – чрезвычайно отдалённые объекты.

Глава 15.

– Да, Квотриус, угадал ты на редкость верно – были мы близко, но дурно знакомы. Мы недолюбливали друг друга, причём не в меру сильно, что не мешало мне, впрочем, учи… Но умолчу, это неинтересно.
– Расскажи, Северус, – произнёс Квотриус заговорщическим шепотом, – так ты был мудрым учителем этого свободного человека и не только его одного?
– Откуда у тебя, Квотриус, такая идея? Я – многоучёный маг. Занимаюсь всеразличными науками. Хочешь, перечислю, какими?
– Всё равно ничего не пойму я в науках века двадцать первого, так, что не стоит перечислять их, попусту тратя время. Позволено ли мне будет сказать, что ты, о северный ветер мой, иногда, более того, часто ведёшь себя, как достойный почитания наставник недорослей? Отчего же никогда ты не говоришь со мною о сём? Разве преподавание в школе, я уверен, магических наук, тем, кто ещё не расстался с буллой*, и занятие всяческими многомудрыми вещами и опытами для всевозможных откровений – дела, столь недостойные высокородного патриция, что ни разу не заговаривал ты о делах сих? Ведь читал я и о многоучёных опытах, кои, к примеру… Вот, гибкость твоего оружия. В наше время так ковать не умеют. Значит, сумел научить ты и кузнеца необразованного, колона простого.
– Оружие моё не суть пример. Да, научил я кузнеца, как выковать его, но потом заклинанием заставил забыть то, что должно быть известно много позднее и не во стране сей. Не удивляйся, есть и такое заклинание, и обучу я ему тебя, как одному из необходимейших.
Да нет, занятие науками есть вполне достойное для высокорожденного патриция дело. Да вот только не всем, скажем так, в моём… времени так кажется. Многие, повторюсь, думают инако. Считается, что высокородные патриции должны зарабатывать на жизнь себе и потомству… другими способами…
Ну не рассказывать же Квотриусу, что такое маггловская биржа и как на ней играть? Тем более, что и сам Мастер Зелий не знает этого. Вот Малфой или Долохов – те знают.
Снейп, невзирая на Поттера, прилёг и обнял Квотриуса – Северусу безумно хотелось страстно целоваться с братом и не только… О, разумеется, то, что можно – снова почувствовать так сильно возбуждающий его запах смазки Квотриуса. А вот бы Северусу попробовать вкус его сладчащей спермы, но – нет, нельзя пока. Он же так слаб, Квотриус, просто он изо всех сил старается держаться молодцом. И, надо отметить, у него это хорошо выходит, похоже на правду, по-настоящему.
А, может, нитки уже впились в кожу, как нужно, и воспалительный процесс закончился, и Квотриус снова крепок, несмотря на ранение?.. Но… неужели на полукровках так быстро всё зарастает? Не может быть… А, с другой стороны, как же те пятеро тяжелораненых?
Нельзя… нельзя так перевозбуждать брата, возлюбленного, звезду свою путеводную. О, как сияют этим прекраснейшим светом на земле – светом темноты – его глаза!
Северус притянул возлюбленного, отраду души своей, за макушку к своему рту и поцеловал. Как получивший отпущение грехов маггл – католик, жаждущий снова согрешить, чтобы потом было, в чём каяться, как это у них заведено, так же и Квотриус словно получил разрешение ласкать высокородному брату то, до чего мог дотянуться – лицо и немного – шею и ключицы. Он особенно тщательно покрыл короткими полу-выдохами – полу-поцелуями каждый дюйм обветренного в походе лица. За сим Квотриус поцеловал брата с едва лишь сдерживаемой страстью, но осторожно и нежно, как и полагается, в закрытые веки. Потому, что его возлюбленный брат, его северный ветер, Северус, от восхищения действиями Квотриуса уже закрыл глаза. Потом Квотриус, слегка изогнувшись, провёл языком дорожку из-за уха к ключице, очаровательно томно выдохнул на неё, обдав жаром и постоянно прерываясь на длительные, до беспамятства жаркие поцелуи.
Жарко выдохнул, излишне жаркие, сопровождаемые сбитым дыханием, поцелуи… Да у Квотриуса же просто-напросто жар, опять горячка, как профессор Свеверус Снейп и предполагал днём! Проклятый рецидив, и вовсе Квотриус не настолько здоров, как хотел казаться. А все эти поцелуи суть полубред-полуявь, красочно, более, чем в действительности, воспринимаемая раненым.
Всё, концерт окончен, погасли свечи – надо быстро прекратить миловаться и поскорее уложить Квотриуса спать – во сне, пусть и беспокойном, горячку переносить много легче, чем вот так, в полубреду, грозящему перейти и вовсе в бред…
Да, но как? Квотриус только ещё больше разгорячился от тихого, безответного непротивления Северуса его поцелуям и вот уже выдыхает высокорожденному брату в рот, хрипя тихо, но безотвязно:
– Се-э-ве-э-р-у-у-с-с! Лю-би меня! Познай меня!
Он повторяет это, как заведённый будильник, только, кажется… сломавшийся. Но это ведь на время! Квотриус поспит и "починится" сам, без заклинаний. А то их и без того на его рану наложено одно из самых сильных по вложению сил заклинающего волшебника магических формул. Брату нужно лишь поспать.
Квотриус всё повторяет свои сломанные, как заводящаяся пружина будильника, слова, и глаза его словно отражают вечность – так они блестят и светятся изнутри… словно бы расплавленным агатом, если камень можно было превратить в вязкую, невероятно горячую, кипящую жидкость. А, говорят, магглы научились в этом невероятном искусстве по достижению "четвёртой фазы вещества"… Но это горячка, горячка… так сверкает в глазах возлюбленного брата. Будь он здрав, не было бы и такого необыкновенного, пленяющего блеска, в этом профессору можно быть точно уверенным.
– Квотриус! Квотриус! Да слышишь ли ты меня или уже ушёл в мир бредовых видений? Ответь! Хоть что-нибудь скажи!
Но Квотриус не реагирует на мои крики, на несколько мгновений даже заглушившие в шатре обыкновенные уже, нарочито боевитые походные полу-песни, полу-вытьё пьяных легионеров.
Они, упившись ышке бяха, теперь орут их во все глотки, перекрикивая друг друга. А умники – сидят, где потеплее, у костра, на котором опять жарится баран – вот обжоры! И не экономят же баранов – куда смотрит "военачальнице", "отец", а сейчас снова просто Папенька. А-а, тот развлекается с подаренными женщинами. Интересно, они там кутыряются все вместе, или всё-таки Малефиций выгоняет остальных женщин на время совокупления? Но их же могут увести другие легионеры, пользуясь силой. Нет, наверное, кувыркается с одной, а остальные преспокойно себе спят. Боги! О чём я думаю?! Все помыслы мои должны быть сейчас о… названном брате. Что за чушь? Приходит на ум именно такой эпитет вместо обычного "возлюбленный и тэ дэ и тэ пэ.".
Квотриус выгибается дугой в порыве непонятной мне боли – да отчего же она… такая боль?
На всякий случай переворачиваю, ставшее после судороги безвольным, тело возлюбленного брата на живот, а сам лихорадочно разматываю повязку, пропуская её с каждым оборотом под грудью Квотриуса. Вдруг я ненароком задеваю рукой его соски, и он приходит в себя, как мне кажется, и просит всё также хрипло, как и до недолгого затишья, а после – этой жуткой по своей силе судороги:
– Северус, любовь моя, прошу – ещё!
Но я же не собирался и в мыслях не имел возбуждать брата, однако переворачиваю его на бок, туника и без того уже задрана к шее для перевязки. И вот же он – горячий член, набухший и, верно, причинявший Квотриусу неудобство, когда он лежал на животе. Он ещё более обжигающий, чем плавящееся в лихорадке тело. Я делаю необходимые сейчас нам обоим движения, да, и мне тоже при одном взгляде на пенис брата они становятся необходимыми. Но собою я займусь позже, потом, когда Квотриус заснёт… Но я всё же… Не удерживаюсь, наклоняюсь и глотаю его семя, такое восхительно сладкое и приятно пахнущее…
– Тот-кто-делает-навы!..
Спокойно облизываю губы, прикрываю ещё, к счастью, не до конца разбинтованного Квотриуса и его наготу шкурой и спокойно, с уверенностью в правом деле залепляю Поттеру рот левой, "нерабочей", рукой.
Вот.
Теперь ещё раз руки водой жизни протирать, особенно эту, левую, за которую зараза "Гарольдус", Потти-вонючка, попытался укусить меня. Словно бы знал, вот и левую ладонь подставил. Да у него же изо рта разит тухлятиной!
Как будто он в помойке, как маггловский беспризорник, ковырялся.
– Поговорите ещё у меня, я и вас захочу! А кого захочу, того и поимею. В зад. А это вам, Поттер, будет о-о-чень неприятно, да, прямо скажем, больно! Обещаю, мамой клянусь, хлебом клянусь.
Пошли вон, за ышке бяха! И хоть упейтесь ею. Тоже мне, горе-волшебник нашёлся, нам с братом мешать предаваться лихорадочной любови, столь драгоценной редкостью и недосягаемостью обыкновенной своей.
И к проклятому Х`ынгу этому вашему не пойдём – уж я постараюсь перед великим вождём, будьте уверены! – кричу я уже вслед улепётывaющему гаду.
Удовольствие испортил поросячьим своим визгом! Видно только его пятки во средине ночи тёмной…
Поросячьим… Свиньи… Саксы… Деревянные замки Хогвартс на болоте поблизости от озера, на границе Запретного леса… "От Вас, сэр, будет зависеть, быть Хогвартсу деревянным или каменным "… Слова ставшей профессором Прорицаний, самой молодой профессорши за историю Хогвартса, мисс Лавгуд… Но тогда, в полевом госпитале, она была только девчонкой с присущей только ей сумасбродностью… А, значит, на её слова… пока можно покласть. Пока важно только одно явление на свете, только единственный человек – Квотриус.
Потом. Всё потом – вот опять Квотриус заметался, скинув шкуру… О, несчастный мой страдалец Квотриус!
… Бежать, бежать из этого тесного х`нарых` с тот-кто-делает-навыворот, а ещё ведь братьями называются! Какие же братья делают… так-навыворот. Эх, слов мало, нечем выразиться так, чтобы хорошо и легко стало, чтобы стать чистым от их  рим-ла-нх`ын-ин-с-ких законов, раз они позволяют братьям, родным братьям… Вот Тох`ым, тот умел ясно и хорошо говорить на этом маленьком, убогом языке. И как он научился правильной речи - от воинов или женщин Истинных Людей?Когда приносил бабам воду из реки или источника? Тогда, что ли? Да разве стали бы эти заносчивые, ничего не делающие, только окотами занимающиеся бабищи учить раба говорить на языке ихнем? И ведь много-много пальцев вре-мя до принесения в посмертную жертву Тох`ым говорил почти, как я, а после заговорил, как вождь Истинных Людей, священный Х`ынгу! Хватит думать о друге, оказавшемся в итоге Вол-де-мор-тх`э, надо думать, как свою жопу уберечь.
Стой, Х`аррэ – Гарри, всё равно теперь бежать некуда. Тох`ым стал Вол-де-мор-тх`э, а одному в лесу не выжить, да и потерял я трут и кремень когда-то недавно. Надо… Надо бы выпить ышке бяха, а то вон как мясом разит – аж слюны опять полон рот. Набить пузо не удастся – слишком много пальцев на-х`э-м-ни-ков у костра сидит, а они – настоящие свободные люди, не то, что Гарри! Всё равно, что игрушка благородного хозяина  Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ. Захотел – свободным на время сделал, захотел – снова Гарри – ничтожный и презренный раб.
Какое-то странное, тяжёлое и горячее чувство внизу брюха, словно… там горячий камень привесили. Это, верно, волшебство такое, которое наслал на меня Сх`э-вэ-ру-у-с-с, как месть за то, что я… Помешал ему… им. Пойду в тень, к оврагу, да посмотрю, что там так тянет, как душу выматывает от тяжёлой работы… Только намного плошее, хуже, вот дурак ты, Гарри, тебе ещё языку Истинных Людей учиться. Но вот о нём прекрасный Сх`э-вэ-ру-у-с-с, тот-кто-… А, плевать, он же такой… тот-кто-делает-навыворот, но он ничего насчёт этого языка не говорил, а только о каком-то родном и ещё с трудными названием навроде лапх`т-ы-ни.
Ой, ёб его мать, Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ, страшного колдуна! Что с моей писькой?! Она вдруг стала огромной и торчит вверх и в сторону, словно её какой груз оттягивает, а не вниз, как надо. Да её словно что-то тянет кверху! Дай потрогаю…Интересно же, писька-то, чай, своя… Вот так… Приятно, но хочется чего-то ещё, много пальцев раз больше! А как? Трогал письку Рангы, когда дрочил, да и остальные рабы время от времени, кроме Тох`ыма и старика, того-который-умер… Ой, не к ночи мне его вспоминать. Страшно здесь, прибить могут, я же – раб! А то вон как на-х`э-м-ни-ки воинственные песни поют да рычат, да воют, как бы не убили, да в овраг, от которого дерьмом и ссаками пахнет, не скинули!
Придётся идти обратно к волшебнику. Может, снимет порчу с меня, чтобы писька повисла, а не стояла бы… так неприятно, да и негоже… А уж больно-то как! Ой, сил нет терпеть – побегу в маленький х`нарых`. Слава Мерлину пресветлому и Моргане всеблагой, я запомнил, где он… Ой, простите, боги, не то сказал от боли, сдуру. Да не прогневайтесь на бедного, глупого Гарри с большой, торчащей отчего-то вверх,  писькой!
…– Что же вы, Поттер, так раненько, да и не на рогах?
– Ка… каких рогах?
– Маленьких таких или больших, как у того мужчины в чёрном, который, словно горный баран. Ну вы же не пьяны, а глазки так масляно поблёскивают. Что-то с вами не так, что-то случилось не то. Я угадал? Вас застали на месте преступления, а вы ещё не успели его совершить? Ну, в смысле приложиться?
Рассказывайте, только тише – Квотриус едва заснул спокойно.
– Вот!
И Гарри отточенным движением эксгибициониста распахнул полы плаща.
– Ой, не могу! Уморили! Ну подумаешь, обычный, как же это сказать-то по-вашему да ещё и чтобы вы поняли… А, стояк!
– Отчего ты наслал на меня заклинание стояка, Сх`э-вэ-ру-у-с-с? За что ты сделал такое надо мной?
Снейп принял важный вид и ответил торжественным голосом:
– Я наслал на вас заклинание стояка за то, что вы помешали нам с братом предаваться тому-что-навыворот! А снять заклинание можно двумя способами…
– "Фините инкантатем"?
– Не-эт, раз уж вы такой умный, то сами снимете заклинание, и не перебивайте старших – вам это не идёт. Да запахните плащ, я уже успел насмотреться на нашу прелес-с-с-ть! Во-первых, можно просто перестать бояться стояка, и он исчезнет, а, во-вторых, можно доставить себе несколько капелек, а, может, и струйку удовольствия – просто, как бы это сказать вам на на вашем языке. Вот, слова не знаю…
Северус насладился выпученными от ужаса глазами Гарри, такими… красивыми, когда он не щурится и добавил тише:
– Подрочите.
– Рангы дрочил каждый вечер много пальцев раз, другие тоже дрочили, только редко – уставали все. Не хочу быть, как Рангы. Он, как ты – тот-кто-делает-навы…
– Да заткнитесь вы, Поттер. Не хотите удовольствия, ложитесь и спите, только не храпите, а то вас будить буду. Терпеть не могу, когда храпят А стояк ещё немного помучает вас болезненными, извращёнными мечтами и болью, а потом опадёт. Собственно, как я и говорил.
– Но я не хочу мучаться болью, а, главное, развращёнными мыслями. Я не знаю, что это, но мне кажется, оно очень вредное.
– Ой, уморили! Совсем уморили вы меня, Поттер! – Снейп тихо рассмеялся. – Развращёнными мыслями этот неразвращённый мальчик, у которого даже никогда не случалось стояка, будет маяться.
Северус перешёл на серьёзный лад, разумеется, понимая, что это всего лишь смешная оговорка, но дела она не меняет. Вот он тоже собирался заняться своим членом, как только Квотриус уснёт, но к нему пришла желанная, хоть и короткая разрядка, когда он выпил сперму Квотриуса.
– Но мне же больно! Ужасть как! Сними заклинание, Сх`э-вэ-ру-у-с-с, молю тебя, благородный рим-ла-нх`ын-ин…
– …Тот-кто-делает-навыворот. Нет уж, я вам всё рассказал, сами и разбирайтесь со своими заботами.
Северус говорил уже устало – намаялся, обрабатывая рану, на взгляд, абсолютно чистую, но, совершенно очевидно, отчего-то доставляющую массу боли извивающемуся в судорогах и громко бредящему Квотриусу. Снейпу хотелось одного – заснуть рядом с Квотриусом.
Снейп сидел, кое-как завернувшись в короткий сагум, но тот не согревал его – ночи были уже очень холодными – равноденствие миновало, и время тьмы стремительно прибывало в ущерб коротким, тёплым, солнечным дням, когда солнце, то девятого, то ли уже начала десятого месяца ласково светило сквозь уютную дымку.
За всё время пребывания Северуса в этом времени было только несколько ночных гроз, да один тяжёлый, дождливый день в походе, когда заехали колесницы с разгона в лес. Да, той жары, что доставляла неудобство немытому Снейпу в Сибелиуме, уже не было – последние полтора дня, после того мощного дождя, были просто тёплыми, солнце светило не напрямую, но только через так и не рассеявшуюся дымку после того сногсшибательного ливня, создавая премилый кокон, окутывающий тело, что в шатре, что вне его.
Но Северус в последний день бывал на свежем воздухе наскоками, то спасая задницу Поттера, то принося еду, да и выпивку заодно – бери, раз дают, уж будь ласка, не отказывайся… Одну порцию жгучей воды Снейп оставил для протирания рук перед перевязкой и очищения кожи вокруг раны, а вторую уговорил одним залпом "Гарольдус".
Сейчас тот сношался потихоньку с собственным членом. Его головке внезапно понадобилось восстать на увиденную интимную сцену орального гомосексуального акта, вернее, завершения его. Но орудовал Поттер громко шурша заскорузлым плащом, неумело и потому пыхтя, как Хогвартс-Экспресс, ворочаясь с боку на бок, всё будучи не в состоянии найти правильную и, как ему казалось, незаметную позу для своего обычного мужского занятия…
Это пыхтение вконец сморило Северуса, и он лёг, отняв овчину у Поттера и накрыв ею и себя, и Квотриуса…

… Статья же ж Ваша, профессор Люпин, в сегодняшней, от двадцать третьего августа, напомню, газетёночке ж произвела такой фурор среди публики! – ликовал господин Директор. – Хотя что ж я Вам напоминаю! Вы же пострадали вчерашней ночью и, уж точненько, знаете расписание движения Луны лучше меня.
Вы ж так умненько всё понаписали, да ещё же енти "интервью" с оборотнями… Всё ж енто конгениально прямо-таки!
И как же Вы только додумались сделать из глухонемых листков пергамента "говорящие" интервью?
И как же Вам удалось всё так прекрасно ж порасписать?
– Просто вдохновение пришло, – скромно потупив жёлты-карие волчьи глаза, – отвечал Ремус. – Да, это было настоящее вдохновение, только так я могу объяснить то, что сейчас текст статьи, напечатанный в газете, кажется мне чужим. Такого не было с моими научными статьями, которые печатались в "Борце с мировым злом" и "Защитнике от Тьмы" – научных журналах для всех учёных, кто хоть как-то связан с моей единственной женщиной – ЗОТИ, – решил пошутить и Люпин. –  Кстати, там же печатался, правда, недолго, и профессор Снейп. Он сказал… В общем, уровень статей в этих журналах его не удовлетворил.
– Сево… Профессор Снейп же ж вечно чем-то неудовлетворён, это ж в его природе.
Ему вообще трудно угодить… Было.
– Было?! Господин Директор, неужели и Вы стали пессимистом? Неужели и Вы, вместе со всем злорадствующим педагогическим составом считаете, что Сев… Северус не вернётся… оттуда, куда его занесло?
– Да ведь уже около трёх месяцев, как Сево… Северус пропал совсем. Верно, попал же ж он в какую ни на есть переделку, да и… А, может, отсиживается в своём ненаходимом замке, –  радостно поделился с Люпином только что пришедшей в голову мыслью господин Директор. – Ему ведь же ж есть, отчего же отсиживаться ж..
Он-то Альбус, и не знал, что у профессора Люпина на всякий случай записаны чёрными чернмилами по бежевому пергаменту, аппарационные координаты Гоустл-Холла, и что заботливый друг уже бывал в нём, разумеется, не обретя никакого Северуса.
– Давайте уж, как оба-двое друзей Северсуса, хоть и пропавшего... на время, не делать тайн друг от друга.
Моё сердце, например, сердце друга чувствует, что Северус жив и здоров.
– Хорошо, профессор Люпин, сэр, давайте ж не будем делать козней друг против друга… пока Вы не пойдёте супротив моих планов. Севоч… Северусу, то есть, имеется, от кого скрываться – от нашего неуважаемого за это и не только, министра магии.
Не знаю, не знаю – вот уж два дня, как… Ну, ладно, поговорили же ж о грустном, да и хватит, а то аж супно стало, дышать нечем совсем, аж в боку закололо да в заднице засвербело, как перед… Не стоит, лучше сказать, аж по голове мурашки бегают.
Будем же ж мы да всем Орденом верить, что Северус не сгинул в глуби... Неизвестно, где, тут же поправился господин Директор, –   но вернётся к нам, да не один, а с Героем нашим, Гарри Поттером. Я точно знаю… уверен, что Гарри победил Волдеморта, и Лордушка не воплотится ни в коем времени ж.
Люпин испытующе взглянул в глаза Дамблдору, и в этом была его ошибка. Колоссальная и недвусмысленная –  посмотреть в глаза опытнейшему Легиллименту, каких ещё свет, кроме более опытного Окклюмента и заодно Легиллимента Северуса свет не видывал. А посмотрел –  значит, карты раздал так, что сопернику всё видно, словно открытую колоду, как при выкладке карт своих и соперников.
Альбус тут же оживился, глаза его сверкнули так, что, казалось, от них, как от двух солнышек, по стенам кухни особняка на Гриммо, двенадцать, начнут скакать солнечные зайчики, и, весело подмигнув растерявшемуся, смутившемуся отчего-то Ремусу, быстро пробормотал так,чтобы не слышали остальные фениксовцы:
– Так вот-с, даю Вам, профессор, заслуженный день отдыха ото всех забот потому, как поистине ж заслужили же Вы енто стараниями своими долготерпеливыми на ниве моего инструктажа. Поверьте, не по злобе своей заставил я Вас писать же статью енту ж. Токмо оттого, что денежки плачены именно за вчерашний разворот. А денежки-то наши, общие, от сердца с кровушкой оторванные да с мясом.
И нравоучительно закончил, громко, никого не смущаясь:
– Енто у кого мясо в душу-то проросло, а есть посреди нас, ведь, и такие. Уж как я стращал, как ни наводил на же ж на мысли соответственные, всё ни в какую. Зарастают души фениксовцев не мясом даже, но толстым ж слоем сала ж, фу, некошерного, ну как у этих страшных тварын – свиней, как говорят шотландцы, боле жизни любящих их жировые отложения. Да что там далеко ходить! –  неожиданно воскликнул Альбус.
Чем тут же привлёк к себе внимание фениковцев, потому-то и не замолчал, завершив мысль свою, негодуя на некоторых орденцев, среди которых была и Минерва, просто за несопоставимый с окладом, непонятно, откуда взявшимся по сравнению с другими фениксовцами, несоразмерно толстый кошель:
– Ну, тем, кому полный желудок деликатесов, да набитая мошна мешают мир правильно видеть... С некоторых эдаких проклятых пор.
А потом снова вполголоса обратился к Ремусу, не дождавшись иной реакции от фениксовцев, кроме инстинктивного съёживания от громкоголосья реплик, пошедшего ещё со славных школьных времён магических шпаргалок.
Отоспитесь, побрейтесь и зовите домашних эльфов с едой к себе в апартаменты, да почаще – она же Вам весьма и весьма понадобится.
Ремус внезапно покраснел и, пробормотав что-то из благодарностей проклятому Легиллименту, торопливо вышел в жаркий летний, насыщенный теплом асфальта и домов, выхлопными газами многочисленных автомобилей, проезжавших по одной из соседних магистралей, погожий день и аппарировал на окраинную, спокойную, зажиточную, привольную Уэст-Энд-стрит, проходящую неподалёку от Уошингтон-стрит, с крупной суммой маггловских денег прямо без бумажника, который не хотелось осквернять маггловскими банкнотами, прямо в кармане потёртого пиджака…

_________________________

* Булла – римский амулет, охраняющий детство. Расставались с буллой, посвящая её Ларам и становясь гражданами, в семнадцать лет.

Глава 17.

… Арьергард остался в отдалении, охраняя или защищая – трудно правильно определиться – захваченных рабов и обоз с оставшимися жалкими несколькими тушами овец. Практически всё, что осталось от племени Кагх`ану – "Луча солнца", от всего его богатства, от всех его воинов, всех женщин и детей, всего многочисленного скота, попросту практически сожранного за три дня и беспокойных ночи солдатами Божественного Кесаря.
Приблизившись к группе воинов в уже знакомых кожаных рубахах ниже колен и несколькими, едущими медленно, не обгоняя пеших гвасинг, колесницами, легионеры не сбавили скорость и врезались в них, рассекая толпу на две почти равных части, меча дротики в таком количестве, словно бы счёту им не было  Гвасинг, насколько могли, не остались в долгу и осыпали солдат и, главное, незащищённых ничем, кроме попон лошадей жидкой тучкой стрел. Железный дождь очень скоро прекратился, а наконечники у стрел варваров короткие и тупые. Раненые легионеры попросту выдёргивали из рук стрелы, не обращая на эти укусы пчёлок никакого внимания. Ноги ни у кого не пострадали потому, что были защищены довольно высокими бортами спасительных, но таких легковесных сооружений, как колесницы.
Квадриги на полном скаку вписались в хлипкие колесницы варваров, сокрушив непрочные сооружения, но лошади ромеев запутались удилами в постромках своих соплеменников, возницы соскочили с квадриг и начали выпутывать своих коней, обрубая пуго упряжь лошадей гвасинг и хватая и своих, и чужих лошадей за удила. Лошади брыкались и, что было особенно опасно,  кусались в полную силу, а ведь лошадь зубами может запросто переломать кости руки и, наступив копытом на ступню под защитой одного лишь высокого кожаного ботинка, переломать в ней всё, к демонам и ламиям. Но возницам было не привыкать уводить чужих животных.
Снепиус поднял левую руку, что означало приказ трубачу давать сигнал спешиваться, квадриги отгонялись на безопасное расстояние – берегли лошадей, своих и захваченных. Лошади – это ценность, живая, непреложная для той из достойных и поистине счастливых конюшен, которая заполучила их. Колесниц можно понастроить трудами пригнанных патрициями по разнарядке военачальника рабов и даже колонов, у кого рабов имелось мало, а вот лошади… Разумеется, они продавались на торгу наряду с пленниками, но стоили очень даже значительно. Не всякая конюшня позволяла себе пополниться новой лошадью. А ведь лошади в квадригах да даже в двуконных колесницах… о, как незаменимы! Не только, что пополниться многими новыми рабами, выполняющими поначалу из-за неумения работу всего одного из помощников легионеров – конюших.   
Первым делом Снепиус, как военачальник, сцепился с вождём – сильным мужиком лет двадцати трёх – двадцати пяти, с роскошными, длинными, к удивлению, правда, недолгому, ибо начался поединок, и стало уже не до удивления, тщательно расчёсанными и умащёнными бараньим жиром волосами. Всё портила вонь бараньего "умащения", а так мужик казался молодым, сильным и… опрятным, как это не дико звучит в приложении к варвару. К пожилому военачальнику, начавшему отступать под неистовым напором молодого варвара, наевшегося "анорбиг", о чём "отец" был предупреждён Северусом, пришли на подмогу несколько всадников тоже в самом расцвете лет. Вождь отступил, а потом Малефиций с торжествующим воплем пробил кожаный доспех Х`ынгу гладиусом, проткнув живот, и перевернул свой меч в ране несколько раз, причиняя ему ужаснейшую боль. Но врага не добивал за всё хорошее, за то, что пришлось посторонними силами помогать ему, гордому и ещё нестарому Малефицию, в борьбе с варваром сим презлобным.
Тут началась повальная резня, а иногда дело доходило и до применения в качестве убойной силы рук и ног. Северус дрался отчаянно, не переходя в наступление, но только прикрывая собою ещё слабого Квотриуса и Поттера. Воины х`васынскх` ярились под действием весёлой травки анг`бысх` и исступлённо кричали:
– Х`аррэ – наш раб! Отдай раба – мы замучаем его, а взамен не тронем тебя и Того-Кто-Вооружён-Деревяшкой!
– Я и сам его замучаю, коли захочу! Он – мой раб!
Квотриус, сколько мог, прикрывал того же Поттера, как положено рабу, полностью безоружного, не считая… волшебной палочки, с которой "свободный человек Гарольдус" не расставался даже в шатре, сонный. Но, главное, брат прикрывал спину Северуса.
Однако молодой человек неожиданно быстро устал, несмотря на то, что его рана и затянулась до конца, осталось только непонятное Северусу покраснение, не объяснимое никакими рациональными доводами. Снейп вытащил нитки и наложил на сросшуюся рану перед выходом из шатра ещё одно, "светлое" Исцеляющее заклинание и на всякий случай сделал повязку, отобрав у Формеуса хороший кусок тонкой ткани впрок.
Весь остальной свёрток, как был, он отдал в первый же день обратно – ведь в лагере были ещё раненые, все из которых на удивление быстро, безо всяких заклинаний, встали на ноги. Не маги, но просто сильные люди…
– Avada kedavra! Avada kedavra! Avada kedavra!
Это Квотриус из последних сил, а, скорее, боевого запала, уничтожал воинов гвасинг отданной братом волшебной палочкой.
Но… Ненависть Волдеморта ко Квотриусу была столь велика и необъятна, такою неприязнью успел он воспылать к тому, кто делит один маленький х`нарых` с тем, кого сам хочет познать да побольнее, чтобы помнилось. Том к тому времени уже не рассчитывал на длительные отношения со своим "возлюбленным", а, скорее, просто, "хотимым", "игрушкой на миг обладания". Получилось именно так, чго мощная разрушительная энергия Тома, уже в душе, независимо от внешнего вида ставшего Волдемортом, прокралась в тело раненого полукровки с помощью обычного маггловского кинжала. Даже, несмотря на противоборствующие с колотой раной заклинания, эта энергетика продолжала изнутри подъедать здоровье и физические силы молодого организма. Вот только организм этот ещё не понял, что с ним случилось, и собственная магия чародея не вступила в борьбу с чужеродной, уничтожающей, медленно изнуряющей до самой смерти.
Слишком недавно Квотриус стал магом, потому и поглощал чародейство любого волшебника, каким бы он ни оказался, с положительной ли, отрицательной ли магической аурой, с одинаковой восприимчивостью.
Северус услышал, как закричал Поттер, которого тащил за волосы воин х`васынскх`, переступив через тело поверженного Квотриуса. Увидев тело Квотриуса на земле, Снейп озверел. Крикнув Гарри: "Пригнись!", он открылся для воина на мгновение, но это был обманный жест, просто, чтобы нанести такой мощный удар рапирой по вояке, что острие её вышло у него из спины, потом быстро высвободил оружие и устроил показательный бой с круговой обороной. Он вертелся, оставаясь почти на месте, делая простейшие финты – в более сложных приёмах боя с варварами не было никакой нужды. Северус ловко парировал их удары, казавшиеся неуклюжими по сравнению с поистине "летающим" клинком профессора. Все вокруг него двигались с потрясающей тормознутостью. Снейп успевал поразить троих нападавших, а четвёртый ещё только занимал то, что варвары почитали за боевую стойку –  сущую пародию на настоящую.
Снейп наносил удар за ударом, неважно, куда, лишь бы обезопасить волшебников – свой народ, такой малочисленный. И пускай Квотриус снова ранен, пускай Северус оберегает лишь живого и невредимого надоедливого Поттера, нет, Гарри, но это – маги, и его долг, как волшебника – защитить таких же, как он, одарённых в отличие от тупых, безбашенных магглов, самим, кажется, уже насаживающимся на рапиру, искусством творить магию.
Северус крикнул Поттеру:
– Авадьте!
Но тот прокричал в ответ:
– Гарри не понимает Сх`э-вэ-…
– Кричите: "Авада кедавра!" и воспылайте к вашим притеснителям ненавистью! Ну же, скорее, Гарри!
– Гарри не понимает: "во-с-пх`ы-лай-тэ"!
– Кричите "Авада кедавра!" и ненавидьте! Сильно! Врагов! Истинных Людей! Всё, Поттер, справляйтесь сами, связь окончена.
– Авада кедавра!
И первый воин упал, раскинув руки и выронив щит и меч, на спину.
– Я убил! Убил! – кричал Гарри восторженно.
– Убейте ещё много пальцев раз воинов!
И Гарри начал авадить с полной, отпущенной ему великим Мерлином, немеряной силой, а волшебная палочка Северуса – его боевая, прошедшая огонь, и воду, и медные трубы помощница, спокойно отдыхала под упавшим вниз лицом Квотриусом. У профессора не было возможности достать её – для этого надо было хорошенько наклониться, тем самым подставляя врагам филейную часть. Правда, у Северуса это были скорее мослы, чем круглая и румяная попка. Но мечами х`васынскх` легко можно было разрубить череп, а не только суставы и тазовые кости, поэтому волшебная палочка оставалась лежать без дела…
… Согреваемая теплом не получившего ни единого ранения, но лишь оглушённого ударом по голове Квотриуса. Ему удалось отбить его так, что меч опустился на затылок плашмя. Подойти к нему и добить не давали оба мага.
Скоро воинов гвасинг стало заметно меньше, а остальные были сильно изранены и не годились в рабы – они не смогли бы бежать следом за квадригами. Раненых собрали, а тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, свалили в кучу, и Северус стал переводить слова военачальника Снепиуса. Тот говорил, словно пел на этом чуждом песнопениям, как считал Снейп, языке:
– Великий вождь, ты был преяр и прекрасен в бою, как сокол.
Воины гвасинг, вы сражались достойно и не заслужили участи рабов.
Вы были сильны, как медведи, и бились, как рыси и орлы.
У Северуса защемило в груди и похолодели кончики пальцев, а перед глазами на красном фоне заплясали чёрные точки, но он не позволял себе свалиться от гипокриза, пришедшего от тех слов, которые он переводил. Когда он догадался, к чему такое восхваление врагов, ему стало намного хуже, но он ещё усилием воли держался на ногах. Долг единственного на всех ромеев толмача, даже предсмертного, надо выполнять.
Видимо, это было ромейской традицией – перед тем, как безжалостно добить раненых и ободрать с них трофеи, надо было прочитать почти мертвецам торжественную нотацию. Но… Сейчас он был просто толмачом.
Так оно и вышло – после произнесения пафосной речи за ноги выволокли тело жутко страдающего от раны в живот, но не издающего – вот храбрец и мученик! – ни стона, окровавленного вождя, одним именем своим наводившего страх на соседние племена х`васынскх`, и пуго добили его ударом в сердце. Остальных зарезали, проткнув гладиусами и пуго плохо защищённые шеи, и начали отрубать мертвецам головы и руки, чтобы снять ожерелья, серьги и браслеты из массивного серебра. На многих трупах обнаружились воинские пояса не из простой кожи, а с серебряными крупными округлыми бляхами. То-то было радости, то-то веселья у… к счастью и великой славе Марса – Воителя у выживших в этой мясорубке.
Так как резня была массовой, и нельзя было определить, где чей "трофейный труп", то Малефиций распорядился свалить все снятые и сорванные пояса, отрубленные с шей, запястий и вырванные из мочек массивные трофеи в кучу, положить их в освободившиеся от утонувшего в начале похода воина и погибших в сражении, квадриги. Их, трофеев, было столь много, что и четвёрке откормленных лошадей было бы трудно стронуть с места квадригу утонувшего Лагитуса Сципиона, если бы загрузили её одну доверху. Вполне вероятно, что первой не выдержала бы сама колесница и попросту развалилась под таким грузом.  Поэтому трофеи распределили по нескольким, к великому сожалению наёмников - друзей погибших, освободившимся от ездоков. В живых остались только возницы, да и то не все. Встав же лагерем, следовало разделить добро поровну между легионерами, отдав двадцатые части всадникам, но сначала – десятую часть от всего награбленного и наворованного – согласно древнему, с древних латинов ещё пошедшему обычаю, военачальнику.
Легионеры потеряли шестерых, а раненых было немного – человек семь-восемь.
Своих сожгли по обычаю ромеев, запахло человеческой плотью - знакомым Северусу по "цирку" и прочим "развлечениям" у Лорда запахом - и завернули прахи в сагумы погибших, чтобы донести их до родимых мест и захоронить в погребальных урнах. Один лишь всадник Артиус Малетий Нерекциус, погибший в схватке, не имел родни. Но Снепиус, которому покойный ныне Артиус доводился сподвижником во множестве походов и хорошим другом, не предававшимся пианству и мужеложеству, сам решил захоронить останки убитого друга, а потому взял его сагум с прахом.
– Надеюсь, это были лучшие воины варваров племени сего, ибо они весьма и весьма сильны в полевом сражении.
Это были единственные слова Снепиуса, которые разобрал Северус, таща тело всё ещё бессознательного Квотриуса поближе к его квадриге. Он, конечно, наскоро осмотрел младшего брата в поисках возможных ран и нашёл только глубокий порез на руке, не затронувший, впрочем, живоносных жил. Просто царапина. Да, глубокая, но на поле боя осталась целая груда обезглавленных тел, и по сравнению с ними царапина Квотриуса была сущим пустяком. Снейп быстро наложил останавливающее кровотечение заклинание Solidus sanguae, затем позвал нисколько не утомившегося, а, кажется, только подзарядившегося энергией, энергией убийств, и только, несносного Поттера и приказал ему со всей силой увещевания:
– Гарри, сделайте "Энэрвэйт" Квотриусу, у меня нет сил, чтобы творить какое бы ты ни было волшебство.
– Ты защитил недостойного Гарри, Сх`э-вэ-ру-у-с-с, благородный рим-ла-нх`ын-ин, хотя Гарри только обжирал твою жрачку и спал, а не работал.
– Скорее, Гарри.
– Но я… Гарри не умеет делать "Энэрвэйт". Это только Тох`ым, ну, Тх`ом, который стал
Вол-де-мо-ртх`э, умел делать это для себя и сделал однажды для недостойного Гарри.
– Поттер, от вас никакой пользы! Впрочем…. Убивали вы замечательно.
– Гарри не понимает: "за-ме-ча-тх`эл-но".
– Это значит – хорошо. Очень хорошо. Жаль только, что вы ничем не можете помочь моему брату.
– Придётся мне самому выжать из себя последние соки, а потом лишь устоять в квадриге на ногах, чтобы не свалиться с ног на потеху солдатне, – подумал Снейп.
– Enervate!
Разумеется, Квотриус даже не пошевелился. Да и глупо было ожидать от выдохшегося физически Северуса качественный Enervate с первой же попытки. Для него эта бойня осталась прекрасным примером тому, как надо тренировать своё тело для воинских сражений. Но он не последовал примеру, ему оставалась всего одна битва с подростками – всем, что осталось от могущественного войска Х`ынгу, но на большее повторение такие воинственных экспериментов он был не настроен.
– Enervate!
Квотриус дёрнулся всем телом и открыл непонимающие глаза. И то хорошо. Хватило сил, чтобы оживить, хоть бы и ненадолго, "трупой жив".
– Enervate!
– Северус, северный ветер мой! Я так подвёл тебя в бою. Умоляю, прости! Только вот силы отчего-то разом изменили мне. Я и сам не знаю, как сумел отбить последний, последний в жизни моей, как мне показалось тогда, смертельный удар. Сожалею я, что меня не убили в бою этом! Настолько мне стыдно, что не смогу я отныне взглянуть в твои прекрасные, светоносные,  пламенеющие очи!
– Прекрати, Квотриус! Вернул я тебя к жизни не за тем, чтобы сожалел ты о смерти, не настигшей тебя.
Северус произнёс эти слова довольно жёстко, но устало.
Ведь сейчас не время для сантиментов.
– Лучше скажи, можешь ли ты встать самостоятельно или же мне вести тебя на колеснице своей, взяв в руки вожжи заместо возницы?
– Постараюсь встать и ходить сам, хотя тело своё весьма плохо ощущаю. И, прошу, брат мой возлюбленный, не сердись на меня столь сурово. Дa, я теперь ничтожный боец, но я же останусь с тобою в шатре едином, правда?
Это наивное "правда" разжалобило Северуса окончательно..
– Да я и не сержусь! Я только не хочу сейчас, после стольких смертей, разговоров о блаженной, снисходящей на воя – мученика, смерти. Она вовсе не так уж и блаженна, и не тебе ли, опытному воину, не знать сего?
Квотриус не стал спорить, едва заслышав запах сгоревшей плоти убитых легионеров. С помощью Северуса он кое-как поднялся с земли и пошёл, покачиваясь, к своей квадриге. Его и мутило, и голова болела, как в Аиде, но Квотриус не обмолвился, разумеется, как и положено всаднику, обо всё этом ни словом перед Северусом, ожидая, пока само пройдёт.
Подсадив вроде, как расходившегося Квотриуса на колесницу, Снейп с тревогой в душе забрался на свою, к которой, как одной из первых, была привязана трофейная лошадь. Впрочем, это вовсе не означало, что она принадлежала отныне Снейпу – делёжки трофеев ещё не было. Раненых уложили кое-как в маленьких корпусах квадриг и неспешно поехали дальше, подхватив арьергард с рабами. Нужно было встать лагерем на расстоянии, чуть превышающем полёт стрелы, от зимнего стойбища гвасинг.
По дороге Квотриус всё ещё держался одной рукой за затылок.
– Как бы сотрясения мозга не было, но я знаю парочку действенных методов его быстрого излечения. К несчастью, я тоже получал сотрясения, когда меня били ногами. Оказалось, что и это к счастью. – с жалостью думал Северус, глядя, как мучается брат.
Всё же, это было сотрясение – Квотриус перегнулся через борт колесницы, и его изрядно вывернуло наизнанку, а потом он как-то покачнулся и осел на днище квадриги. А Северусу оставалось только наблюдать за всем этим – на таком расстоянии он ничем и никак не мог помочь Квотриусу.
Силы изменили бы напрочь и ему, если бы не гордость графов Снейп, заставлявшая его стоять на ногах, намертво вцепившись в борта подвижного корпуса, который неимоверно трясло на луговых кочках. Временами сознание его как бы отключалось на миг, оставляя чувство просыпания и память о предшествующей ему черноте перед глазами, но сил привести себя в норму тем же Enervate у него не осталось. Он был вымотан физически, да и магический потенциал из-за физического истощения и недоедания был сейчас мизерно малым для полноценного заклинания, да к тому же многократного. Одного не хватит – только силы переводить, а их и без того не осталось ни на кнат.
Поттер резвенько бежал, едва не опережая квадригу Малефиция, но у него хватало ума лошадей не перегонять, хоть и ехали медленной рысцой, а Гарри так хотелось пробежаться, как следует, по-вольному. У этого юноши был поистине неисчерпаемый источник магической энергии и физических сил.
Остальная часть пути почти до самого дома – шатра х`васынскх` прошла для профессора, как в тумане. Он уже не чувствовал ни усталости, ни жуткой тряски колымаги, ни даже беспокойства о брате. Разум – основа основ, последний оплот Северуса Ориуса Снейпа – отказывался служить ему…
… В полном ахуе я выполз из квадриги, не чувствуя ни головы, ни рук, ни ног – в общем, меня словно бы и не было. Так скверно я чувствовал себя только по дороге из Хогсмида в Хогвартс, возвращаясь, а иногда и ползя , ползя в сторону заветного замка, потому, что не было сил идти, с весёлой вечеринки у Лорда со мною в главной роли, как "циркача".
Только несколькими долгими минутами спустя я начал осознавать себя, как волшебника, таким, каков я есть, а не казалось мне в мнимых понарошках по дороге. Теперь главный вопрос, что легче – Квотриуса вытащить или отлевитировать? Глупый вопрос. Конечно, отлевитировать. У меня же не осталось ни блэнка сил на то, чтобы вытаскивать тяжёлое, обеспамятевшее, а потому полностью расслабленное тело брата из этой дрянной колымаги Только надо собрать все силы, чтобы не уронить его с высоты, правда, небольшой, но ему с его сотрясением мозга это падение не пойдёт на пользу. Так, Сев, соберись  то, что называется, с духом и... А удержу ли я его?
– Wingardium leviosa!
Тело снова обеспамятевшего брата медленно поднимается над корпусом квадриги и… падает с высоты нескольких футов. Бывает – не удержал. Ничего, ему терять больше нечего, кроме… Сейчас Северус посмотрит, как кости-то – целы ли остались?
Тут же подбегает Поттер и садится рядом на корточки, в рабскую, въевшуюся вместе с многолетней грязью, позу и внимательно смотрит за его действиями. Снейпа это, разумеется, безумно сильно раздражает. Он и высказал ему всё, что думал о его непотребных, с точки зрения Северуса, действиях:
– Что пялитесь, Поттер? Не видели, как проверяют, не сломал ли чего человек?
– Не-эт. А то я не понял, что ты делаешь с братом, благородный хозяин.
– Да какой я вам хозяин?! Уже язык пообтесал, говоря вам: вы – свободный человек и притом сильнейший волшебник.
– Не сердись, Сх`э-вэ-ру-у-с-с, благородный рим-ла-нх`ын-ин, Гарри – очень глупый подросток. Меня не обрезали потому, что я был рабом у Истинных Людей, и нам, рабам, не положено жениться. Вот потому-то Гарри и глупый, что ему рано заводить детей.
– Странное, глупое высказывание. Обрезать, как иудея или магометанина,  – пробормотал Снейп, ощупывая ноги брата.
Остальное уже проверил – в порядке.
– Так это от того, что вы не обрезаны, по-вашему, зависит ваша поистине непроходимая тупость?
– Гарри не знает. Ничтожный ра... Гарри, в общем, сказал ещё один палец глупость. Гарри уже понял, что вырос, но не знает, сколько ему пальцев лет. Может, ничтожный Гарри – уже дряхлый старик и потому не нравится Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ?
– Нет, Гарольдус, на старика вы ну никак не выглядите. Вам около четырёх полных рук лет, точнее сказать смогу только, когда вы отмоетесь от грязи и отъедитесь. А не нравитесь вы мне потому, что вы очень тупой.
– Как меч плашмя по голове?
– Некогда мне с вами. Потом поговорим. Да, как обух топора, как меч плашмя по голо... А откуда вы знаете, Поттер, что такое получить мечом по голове... так?
– Гарри не один и не два пальца раз подгоняли так на кочёвках, а много, очень много пальцев раз.
Ноги Квотриуса тоже целы, я счастлив – не придётся лечить переломы – уж больно нудное это занятие, особенно без Костероста под рукой. Заклинаниями долговременными обходиться приходится. По себе знаю. А ведь я ещё и преподавал, как сейчас помню, со сломанной левой ногою, потому и Костерост сварить себе не мог, что стоять был не в состоянии. Всё больше сидел на занятиях, а не присматривал за этими идиотами, что они в котёл кладут и сколько. Но обошлось без взрывов. Даже мистер Лонгботтом справился со своей задачей – не взорвать котёл, ай, молодец!
Поттер же не умолкает со своим нытьём:
– Я же только обжирал тебя, Сх`э-вэ-ру-у-с-с, благородный рим-ла-нх`ын-ин, хавал твою долю жратвы. Мне так стыдно.
– Да что, взбеленились, что ли все сегодня со своим "мне жалко", "извини", "не смогу смотреть в какие-то там светоносные, кажется, и ещё какие-то глаза" и тому подобной ерундой?! Аж самому тошно делается, хотя и без того уже чувствую себя херово.
Поесть бы надо, Сев, тогда и полегчает, тогда не будешь злиться на весь мир.  Точно – поесть! Хотя… Пока жратвы дождёшься, в голодный обморок упасть можно. Хорошо хоть, легионеры нам с Квотриусом и этим третьим, примазавшимся нытиком, шатёр уже расставили, и мы с Поттером утаскиваем моего брата в шатёр, застилая его вонючими овечьими шкурами.
А всё же Квотриус не прав – единственное, что в этом "рабе" красивого – его глаза… Да тот взгляд, которым он на меня время от времени посматривает, словно прося, словно умоляя  о чём-то, чего и сам не знает из-за своей невинности. Ну, что такое онанизм, вдруг пришедший ему в голову, скорее, нет, в головку? Так, пустяк по сравнению с тем, чем мы занимались с Квотриусом до его ранения Волдемортом.
Снейп отправился на край лагеря, поближе к стойбищу х`васынскх`, в котором жизнь кипит, как вода в судаториуме, все зачем-то бегают, как оголтелые, большинство – женщины, дети и подростки. Взрослых мужчин немного – неужели их всех глупый Х`ынгу собрал в том отряде, который легионеры подчистую вырезали?
– Но ведь и я убил многих и ранил ещё больше, да ещё почти до смерти. Как неумно и неприятно всё это, – думает Северус, куря творимые без особых затрат магии эрзацы сигарет.
Они почти столь же безвкусные, каковой стала и его жизнь с появлением в ней "Гарольдуса Цеймса" Поттера…

Глава 19.

– Не всё так уж плохо, Северус, северный ветер мой, возлюбленный, отрада души моей, свеча, освещающая душу мою.
Квотриус уговаривал брата после итогового кровопролитного для обеих сторон сражения в стойбище х`васынскх` племени Х`ынгу.
Оно закончилось массовым жестоким насилием над женщинами всех возрастов, включая и сильно беременных, у которых после множественных изнасилований случались выкидыши, и они истекали кровью, но никто не удосуживался прекратить их муки ударом пуго, и беззубых старух, и совсем юных девчушек, не годящихся ещё даже в невесты, перепачкиваясь их девственной кровью. Да и над молодыми мужчинами – единственными, кто оставался в стойбище гвасинг из защитников – поиздевались вдоволь. Сначала, привязав к деревьям, поджаривали им пятки и резали, кололи пуго. А потом, когда жертва не выдерживала пытку молча, а начинала кричать, отвязывали мужчину и грубо имели по очереди.
Легионеры – такие же, в целом, по образу мыслей, дикари, как и гвасинг, только что полукровки, а то и вовсе вольноотпущенники, распалённые невиданной прежде храбростью варваров, сражавшихся за своих женщин и детей у входа в их дом – шатёр, ещё и не то пытались вытворять с ранеными пленными. Размалывали кисти воинов в тяжёлых жерновах, вспарывали животы, выпуская внутренности, но, опять-таки, не добивая и много ещё чего вытворяли противоестественного, но умолчим об этом из соображений современной, так называемой "гуманности".
Как маггловский чёрт из табакерки, подскакивал Снепиус Северус Малефиций, видно, сбрендивший на почве постоянной войны и насилия, и прекращал жестокие "игры" солдат. Когда он успевал вовремя, то прекращал издевательства в самом зачатке, спасая исколотого пуго, но не до смерти, раненого юношу – воина. Когда было поздно – добивая жертву пыток и издевательств своим странным, длинным, тонким, каким был на вид сам сын полководца Снепиуса, мечом.
Позже солдаты обжирались до отвала мясом уведённых овец и оппивались жгучей водой, которой, правда, в этом племени найдено было немного – много меньше, чем у прошлых гвасинг. Это было сразу после всеразличных, прерванных, к сожалению, на самом интересном месте, "развлечений" и делёжки трофеев в добавку к тем, что были разделены вчера. Распалённые неистовством битвы и насилий, солдаты рассказывали друг другу жуткие истории о мгновенном появлении из воздуха проклятого чародея без палочки даже своей волшебной. Видно, великий чародей этот Снепиус Северус Малефиций.
С волшебною палочкой в левой руке, постепенно поневоле превращаясь в мага – левшу, сражался, бывший до появления старшенького братика вполне хорошим, только слишком уж жалостливым и расчувствованным, да не кроющим бабёнок, потомственный всадник Снепиус Квотриус Малефиций.
Он тоже, сколько мог, разгонял насилующих женщин легионеров, крича: "Распять!" и тем причиняя жуткую, словно всё тело изранили тьмой толстых, острых иголок, разом загнав их под кожу, боль. Она продолжалась до тех пор, пока не дававший молодой крови взыграть как следует, маг не заканчивал волхву свою словами "закончить чародейство", таким желанными для "распятого".
В общем, если бы не богатые, поистине многие и многие трофеи рабынями; молодыми, спасёнными Северусом Малефицием, рабами, хоть и пораненными, но ничего – ещё как миленькие побегут за квадригой Господина, если жить захотят; и серебром с камнями и жемчугами да ещё роскошной рухлядью, солдаты совсем обозлились бы на сыновей Снепиуса. Ишь, позабавиться, как следует, не дали с бабами да парнями, и все такие симпатичные, желанные. Одного солдата Северус Малефиций вообще убил за то, что тот жерновами баловался. Подумаешь, ну сдох бы тот варвар от боли, дак ведь приятно причинять её! Сам-то военачальник был хорошим, понимающим мужиком, а вот сыновья у него – попросту полное говнище.
И братьям – любовничкам всенепременнейше устроили бы по очерёдке тёмную, сломав что-нибудь не особо нужное, так, пару – тройку рёбер, да носы. Особенно досталось бы Квотриусу Малефицию – его, может, даже долбанули бы в зад по разику. А неча Распинать, когда на бабу залез, прям будто преступление какое совершил. А всего лишь решил побаловаться с девчоночкой невинной, сладенькой.
Теперь же, после многочисленных аппараций и общей утомлённости после тяжёлого сражения, Северус впервые за свою сознательную жизнь жаловался. Снейп жаловался Квотрису на неблагодарную судьбину – и как занесло его в это время, и как затащило в этот ад маггловский беспощадный. Развезло Снейпа с горя всего после полу-рога ышке бяха – столько выпивки Малефиций приказал раздать каждому легионеру, а ежели ещё найдут, то нашедшим сверх пойдёт, то не в счёт, не общее.
Но Северусу больше жгучей воды и не надо было – он, по-детски прижавшись к тёплому боку Квотриуса и сжавшись в комочек, в позу эмбриона, обнимал лежащего рядом младшего брата за шею и горевал тихо, сам с собою, ведя беседу по-английски, словно бы диалог с незримым, добрым, но из-за своего почти пожизненного проклятия таким одиноким, непонятым до конца никем, кроме него, Сева, Ремусом.
– Вот, Рем, такие дела… Выходит, я его только на рапиру наколоть-то в итоге смог, а такой хорошенький мальчонка был, хоть и дикарь – тебе бы точно понравился…
Да не об этом я, только смелый он очень был… А когда я ему ногу распорол пуго, ну это кинжал такой, поясной, да не в нём, пуго, дело…
Ты только послушай, Рем – он же на меня… так глазами блеснул, а глаза у него, как у брата, Квотриуса, любимого моего…
Да что, ты разве не помнишь? Я уж говорил тебе обо всём…
А это парнишка такую боль впервые в жизни почуял – ему же не больше шестнадцати, он только год ещё, как воин… Верно, и в сражениях-то ещё не бывал… А ненавистью глазёнки так и кипят… Ей-Мерлин! Ну, что "что дальше"? Разве неясно?
Сказал же, заколол я его, прямиком в сердце, а бабы и дети такой вой, да визг подняли! Я ж его первого из защитников их их дома – шатра  положил…
– О Северус, ну же, успокойся, хватит рыдать! Веди себя, как положено воину, а не женщине плаксивой! Довольно говорить на языке, мне неведомом, вернись к своему любящему брату! – тщетно взывал полукровка.
Другой полукровка, магический, вылез из-под шкуры, где спокойно проспал весь вчерашний и сегодняшний день, все убийства и насилия, а после хорошей пробежки да без жрачки после, только и оставалось ему, что спать сном младенца, не слыша даже звуков битвы и криков насилуемых и пытаемых. Теперь Гарри наблюдал за губами говорящего, а, главное, слушал такой родной, певучий язык, в котором, однако, он не понимал ни слова, к своему величайшему сожалению. А так хотелось бы понять, о чём хнычет Сх`э-вэ-ру-у-с-с, словно разговаривая с кем-то невидимым, наверное, с ещё одним тот-кто-делает-навыворот. А какие ещё могут быть друзья у прекрасного Сх`э-вэ-ру-у-с-сэ?
– … А потом я его от измочаленного парня отогнал, да в руку пуго вонзил, что б собой, значит, занимался, а того оставил бы в покое…
А по женщинам Квотриус мне… неожиданно так помог, сам бы я со всеми не управился, их ведь только заавадить можно было…
Но Папенька бы не понял…
Поцелуй меня Дементор в жопу! Рем, я же трофеев нахватался, хоть и не хотел, Мордред меня забери!
Трофеи-то? Это, значится, люди живые, только израненные да грязные очень,  в рабов обращаемые, да серебро…
Нет, сиклей из него не понаделать – грязное очень… Оружейники у этих х`васынскх` хреновые слишком…
Что, удивляешься, как я " х`васынскх`" выговорил? Да у меня это механически с языка слетает… Я же ещё и толмачом подрабатываю себе на приданое... Что, несмешно вдруг стало?
Так от, оружейники, гоорю тебе, совсем херовые, хоть и железа полно в свободном доступе…
Не-э, про сталь они все тут и слыхом не слыхивали…
Хотя, погоди… Вроде как я со сталью здесь, во времени этом грёбанном,  встречался… А где, не помню…
Не-э, не у себя дома… Да что ты, это ж мой дом, я в нём все углы и закоулки знаю…
Я ж Господин дома! Кому, как не мне всё о доме знать...
Ну, про Господина дома, так это вроде бы начальник домашний, лорд, которого все – и свободные, обитающие в нём, и рабы бес-пре-кос-лов-но слушаются...
Ты понял, что я сказал?.. Ну, и молодец...
А-а, вспомнил – у монахов, иноков, значится, встречался я со стальною дверью.
Ведает кто-то из тамошних обитателей… секрет-то этот… Да будь она неладна, эта дверь засратая!
Но ты послушай, Рем, что я тебе скажу…
… Придётся к себе тащиться опять…
– Квотриус, голова болит! Дай опохмелиться! – вышел, наконец, из ступора Снейп.
Потом повторил зачем-то на вульгарной латыни:
– Башка раскалывается, офигеть можно как! Выпивки-то, пойла этого дай-ка поскорее! Нужно очинно.
… Квотриус, к сожалению, выпил свою "боевую" после такой нагрузки, которая свалилась на его плечи – самок гвасинг защищать, следуя идеалам высокорожденного брата!
Теперь нужно было идти выпрашивать у кого-нибудь, а солдат, и трижды Разбожественного Кесаря, в этом он превозмог себя - думать... так об Аугустусе – прозорливый молодой человек справедливо опасался. Поэтому… пошёл на поклон к известному пианице и, по совместительству, врачевателю ран Формеусу Верокцию, сам притворившись чрезмерно, нестерпимо, необычайно больным головою.
Верокций употреблял. Из большого, явно привозного, дорогого рога со всевозможными инкрустациями и насечкой, которую не умели, не научились этому  тонкому искусству, известному только в Риме, делать ни колоны, ни рабы на Альбионе.
– Формеус Верокций, будь здрав!                                                                                                       
– И ты будь здрав, Снепиус Квотриус. Чего пожаловал в моё скромное пристанище? Али дело есть? Так ты говори, не стесняйся.
Язык Формеуса слегка заплетался, а выражался он с примесью народной, грубоватой на слух Квотриуса, латыни, которой иногда злоупотреблял высокородный брат и патриций, пытаясь посмешить брата – бастарда. Так воспринимал все многообразные подколы и грубоватые выраженьица, которыми "услаждал" его слух Северус, острый  на язычок даже в чужеродной ему среде и на неродной ему латыни, как знал только единый лишь, по великому секрету,  Квотриус.
– А я… Я, благородный воитель, пришёл нижайше попросить у тебя пол-рога жгучей воды. Для снятия злого похмелья, кое внезапно овладело мною от усталости и неуёмности желания моего изнасиловать кого-то..
– Да бери – у меня всё равно почти полная корчага. Я лишь выпил малость, так ты проходи, проходи, красавчик.
От последних слов Верокция Квотриус нащупал на поясе пуго, а в ножнах –  гладиус, коими он вооружился прежде, чем идти к странному Формеусу, этому известному теперь уже двум легионам импотенту, но смело шагнул внуть шатра и…
Тут же оказался в грубых, тяжёлых объятиях сейчас же вскочившего, премного озабоченного, взъярённого Формеуса Верокция, обкуреннного какими-то диковинными травами, но среди их букета не не выделялся, судя  по аромату, анорбис.
– Ну теперича никуда ты не уйдёшь, пока я не долбану тебя несколько разиков. Я да-а-вно глаз на тебя положил, мой сладенький. У меня на тебя встаёт, и уже давненько, да всё никак ты  в ручки мои пухлые не давался.
– Я расскажу всё высокорожденному отцу своему, к тому же нашему с тобою военачальнику. Не думаю, что он будет рад такому поведению твоему. Пусти же, пусти, противный, не время сейчас! После я приду к тебе, дай только опохмелиться!
Хватка слегка ослабла, и Квотриус спокойно высвободился из мерзких объятий низкого плебея, коему и солгать можно, всё равно, как моргнуть,  и с достоинством, словно и не было ничего меж ними ничего похабного, мгновения спустя, набрал полный, вместо обещанной половины, рог жгучей воды и покинул столь негостеприимный шатёр. Взял больше, как плату за то, что Формеус облапал его, Квотриуса, с грязнейшими целями, какие только можно выдумать по отношению к сыну, хоть и незаконному, полководца.
– Мало того, скажу тебе, Рем, скольких я порезал, скольких укокошил за всё время пребывания здесь, что…
Можно сравнить только… ох, тяжело говорить, башка-то так и трещит…
Только с теми, кого Лорд потравил моими ядами злоебучими, свренными в котелке и опробованными на себе.
А как же яды не опробовать, тогда…  Ах, ты о другом, о том, что я вообще яды варил в котелке своём ла-ро-ба-тор-ном…
А ты, что, не знал, что я – ядрёный убивец? Что? И вправду не знал такого за мною? А зря... Ну, в смысле, да в прямом смысле. В самом, что ни на есть прямом, прямее, блядская сила, не бывает.
Ты думал, я Волдеморту цветочки для букетиков собирал, что ли?..
Не-э-т, убивцем я был, да каким!
Но!
Яды я в рты жертв пыток не вливал, это обычно делал Руди… Ну, Рудольфус ЛеСтранж, муж этой помешанной… Бэллы, Бэллатрикс… Я же ранил её в Битве за Хогвартс… А миссис Молли Уизли добила гадину… Но и сама…
Что?.. Ты знаешь это?..
Ах, да, прости, ты же сам с нами был, а не скотч свой пил. Я – человек простой и гоорю стихами – ик!
Да чего-то ик! – икота разобрала… Похмелиться бы надо, Рем, гоорю ж теэ… Похмелиться, душа аж горит. Или Антипохмель.... Нет, не хочу его!  А хочу быть вечно молодым, вечно пьяным!..
– О, Квотриус, мой миленький дружок, прелестный пастушок…
И-ик! – извини, что-то совсем мне худо. Ведь так мало выпил я сей браги, а замутила мне она голову так, что и передать не сумею – слов не найдётся в человеческом языке, хоть в латыни, хоть в англском…
Северус пригубил из кубка и поморщился – ну и "дивный" же аромат у этой, с какой-то примесью, сивухи! Но по крайней мере, это не анг`бысх`, точно. Интересно, для каких "чудес" предназначалась х`васынскх` эта "ароматическая добавка". Снейп надеялся, что не для ярости лютой.
Да нет, наверное, для удовольствия. Вот только… в чём заключается для х`васынскх` это удовольствие? Вот Северус и решил проверить. Как всегда, на себе единственном, по-прежнему, нелюбимом..
– Но говорил же ты на языке родном, мне неведомом, и предолго. Два слова лишь разобрать я сумел, кое повторял ты часто – "Гэм"  и "Факин", причём последняя буква произносится как-то в нос, словно бы у тебя, о Северус, случился – не дозвольте сего, милостивые боги! – насморк сильнейший.
Пока Квотриус, как всегда, неторопливо, говорил, Снейпу значительно так себе полегчало, даже, можно сказать, облегчилась душа его, доселе весьма и весьма неспокойная, будучая в смятении истинном.
– О, радость души моей, о, светоч разума моего, прояснившегося к жизни, о, лампада, освещающая душу мою, готовую жить дале, о, источник, наполняющий сердце моё, дабы могло оно подпитываться из него и пульсировать, о Квотриус мой, всё сие есть ты один! Так говорил я не с тобою, а с далёким другом моим! Ремус зовут его. А "факин`" сие есть ругательство грязное на языке моём и, ежели употреблял его я, употребляемое разве что плебсом в подпитии да при скандалах, то, значит, был и действительно пьян, без прикрас и преувеличений всяческих, даже мало-мальских.
– Имя друга твоего схоже с ромейским. А какие ещё ромейские имена своих знакомых ты знаешь? Скажи, о, Северус, если тебе стало легче, и жгучая вода, коей ты так немного отпил, позволила отрезвиться тебе.
– Альбус, Филеус, Гораций… Люциус… Руфус, мать его…Ты не поверишь, но – Минерва, Помона – имена ромейских богинь даются у нас, хоть и живущим весьма долго столько, сколько предстоит жить тебе - до двухсот лет, не менее, но, всё же, в итоге смертным магам. Правда, среди… недорослей, учеников, такие имена редкость – большинство их – англо-саксонские, как и язык, на котором  я говорил – англский. Саксы же суть прямые родственники англов, вот потому-то и язык их слился с англским в единое целое... в будущем недалёком, когда наступит эпоха варва... Впрочем, сие ненужно знать тебе..
– Я слышал о вторжении англусов, саксусов и ютусов на берега Альбиона и об оседании их не брегах нашего гордого острова. Но это – такая глушь, там нет ни одного ромейского поселения. Ромеи не обращают на них внимания – это ведь те же дикари, что и бритты, и Нелюди.Так, значит, сие есть ошибка? Надо обращать внимания на них боле, нежели сейчас? Неужли сие есть пророчествуемые колдуниями ромейскими будущие властители острова?
– А зря я сказал тебе об англо-саксах… Нет, об этом не нужно, хотя…Что лучше, скажи, знать и пророчествовать истинную правду?!
– От Вас, профессор, будет зависеть, быть ли Хогвартсу каменным или деревянным.
Слова Луны вновь прозвучали набатом в окончательно протрезвевшей голове Северуса.
…– По некоему Прорицанию, сделанному девицею на выданье, но коя никак не выйдет замуж, ибо избранник её, тот самый друг мой Ремус в отношении женщин… да просто не имеет с ними практически ничего общего, кроме бесед за общим столом, нужно мне будет попасть на северо-восточное побережье острова, к саксам, дабы… научить их, как построить ту школу волшебства я и магии, в которой я… спустя множество веков буду учить недорослей искусству приготовления зелий, как учил тебя варке Веритасерума, и заниматься всевозможными учёностями с преизрядным успехом, что нужно особо отметить, – гордо вскинул голову профессор-зельевар.
– Возможно ли мне будет сопровождать тебя в столь далёком и опасном, не побоюсь сказать, ответственном странствии?
– Д-да… Если ты хочешь, Квотриус, звезда моя… Но ты напрашиваешься на трудности и приключения, коих, может быть, не заслужил ты. А по нраву тебе спокойная и размеренная жизнь в доме моём в Сибелиуме. Пока что моём. Знаешь же ты о действительной судьбе его, дома сего…
– Северный ветер мой, светоч души моей, столь белокожий, что светом кожи своей посрамляешь ты само Селены яркое светило и с тем черноволосый, Тьмой волос и непроницаемостью глаз своих для всех, кроме меня, недостойного, к коему свет источаешь, в ничто ставящий самого ворона – птицу, в кою можешь ты обернуться при желании твоём… Иди ко мне, стану я целовать тебя, всячески ласкать, распалю я нас обоих так, дабы сумел я свершить то, чего столь сильно желаешь ты.
– Сейчас, только выгоню Гарольдуса, мой возлюбленный… Так ты простил меня?
– Да-а-а… – горячо и шумно выдохнул в рот Северусу младший брат. – Что есть боль? Всего несколько мгновений страдания, пусть и длительных, вот и всё.
– А разве я так быстро… прекратил мучать тебя?
–Сие уже неважно теперь. Главное, что мы пережили  это и всё равно остались вместе. Несмотря ни на что.
Признайся, северный ветер мой, Северус, не желал ли ты избежать моего присутствия только из-за премногого стыда, охватившего тебя? Просто исчезнуть здесь и появиться в другом месте, как делал ты это, разгоняя ополоумевших солдат, да и появился раненый из ниоткуда в доме своём?
– Д-да, желал я, забыв о гордости и чести патрициев Снейпов, но и это скоро прошло, сменившись на совсем иное желание – утешить, приободрить, согреть, охранить, избежать срыва твоего.
– А разве я так быстро… прекратил мучать тебя?
– Сие уже неважно теперь. Главное, что мы пережили это и всё равно остались вместе. Несмотря ни на что.
– Северный ветер мой, светоч души моей, столь белокожий, что светом кожи своей посрамляешь ты само Селены яркое светило и с тем черноволосый, тьмой волос и непроницаемостью глаз своих для всех, кроме меня, недостойного, к коему свет источаешь, в ничто ставящий самого ворона – птицу, в кою можешь ты обернуться при желании твоём… Иди ко мне, стану я целовать тебя, всячески ласкать, распалю я нас обоих так, дабы сумел я свершить то, чего столь сильно желаешь ты.
– Сейчас, только выгоню Гарольдуса, мой возлюбленный… Так ты простил меня?
– Да-а-а. – горячо и шумно выдохнул в рот Северусу младший брат. – Что есть боль? Всего несколько мгновений страдания, пусть и длительных, вот и всё, что было на самом деле.
– Так иди же ко мне и не думай больше о Гарольдусе своём. Пускай его – он и сам убежит, ежели соизволит проснуться, в чём  о-о-чень сомневаюсь я, ибо спит он уже вторые сутки после пробежки своей рядом с квадригою отца нашего. Четвёрка раскормленных лошадей и человеческая сила. Всё же несопоставимые силы для более, чем марафонского* забега, а Гарольдус же выиграл его. Он пришёл бы первым, коли бы не устыдился. И хотя не видел я сего окончания
и физического, от боли, и морального, от самого факта свершившегося.
И хотя не видел я сего окончания, но, кажется мне, что Гарольдус сдержал свои силы и сбавил ход, инако возничий отца нашего исполосовал бы "рабу", перегнавшему квадригу высокорожденного патриция и полководца великого, всю спину.

___________________________

* Согласно легенде, греческий воин по имени Фидиппид в 490 году до нашей эры после битвы при Марафоне пробежал, не останавливаясь, от Марафона до Афин, чтобы возвестить о победе греков. Добежав до Афин без остановок, он успел крикнуть "Радуйтесь, афиняне, мы победили!" и упал замертво. Эта легенда не подтверждается документальными источниками (в частности, Геродотом).

Глава 21.

… – Поплачь, Северус, северный ветер мой, свет моего бытия, живоносносный источник, оплот надежд моих,  разрыдайся в полный голос – здесь, в шатре, наш дом пока. И ты – Господин этого дома, а потому волен то говорить о печальном, то печаловаться, браня богиню Фортуну, но ведь всем известно, даже рабам, что богиня сия не отличается постоянством целей и намерений своих, а играет с людьми в игры свои жестокие, могущие и смертию обернуться.
Но ведь есть ещё Фатум, богиня приговора судьбы, и ей далеко не всё равно, что стараются вытворять мелкие людишки в надежде избежать решения её, приговора нерушимого, порою жесточайшего.
Я принимаю и изменчивую, легконогую Фортуну, и страшную в своём упорном, не сворачиваемом с пути её, в постоянстве извечном, Фатум.
Лишь раз в жизни, когда внезапно пришёл ты в дом, принадлежавший ещё тогда моему отцу… высокородному отцу нашему, и во мгновение ока стал я просто бастардом, вот тогда-то и взбунтовалась дремлющая до этого взыгравшая во мне  гордыня. Как же я ненавидел тебя тогда! Как хотел, чтобы появление твоё оказалось бы лишь дурной прихотью Паворуса* и Формидо**! Видишь, я тоже не столь уж и хороший человек. А ночью после того, как пропал ты из дома, уйдя в термы, но никто не знал о тебе, где ты, думал я о тебе, да как! Полюбил ведь я тебя именно той, самою первою ночью, но был излишне напуган тем, что казался ты мне братом сводным, единокровным, благо, что не единоутробным. Ибо клялся, что превозмогу себя, а тела же своего тебе – чародею, как казалось мне тогда, приворожившему меня, чтобы унизить ещё больше, чем при целовании руки своей, длиннопёрстной, белой, тонких очертаний не отдам…
Северус…  Да ты заснул… Устал каяться. Как это говорила покойная матерь? – А! "Исповедоваться" устал. Что ж, так оно и лучше, что ты не слышал моего откровения. Ты – гордый, несмотря ни на какие муки Аида не сломленный ни Фортуной, ни Фатумой, мог бы и отказаться от ничтожного полукровки после сих моих злых, мелкопакостных поддёвок, напоминаний и словес.
О, как ты непостоянен, мой возлюбленный брат Северус! Вот уже и с Гарольдусом ты говоришь боле, нежели со мною. А о чём говорить-то с бывшим рабом дикарей – бриттов, который только и выговаривает одно– и двухсложные гортанные слова, словно бы выплёвывает их, как камешки в детской игре, коей был лишён я, как и общества сверстников. О, увы мне!
Дикарь сей Гарольдус! Как есть хуже варвара! Ни разу рук не помыл, хоть и пересекали мы реку. Хоть бы лицо своё в воду обмакнул, да потёр бы ладонями – всё было бы лучше, чем так ходить. А ему всё равно. Он суть еси сильный маг, и он, видите ли, слишком велик для разносортных приличий, подобающих, хоть и скрывающемуся ото всех, кроме нас с братом высокорожденным, но на самом деле, как утверждает брат, свободному человеку!
Хотя, за что нападаю я так на Гарольдуса невинного? Он же вместе с Северусом жизнь мою никчёмную в бойне той спасал – мне же Северус рассказывал, как ловко и отменно Гарольдус применял Убийственное заклинание, не давая врагам ни добить меня, ни причинить вред моему возлюбленному брату. Да и взаправду невинен Гарольдус, как кажется мне, уж больно взгляд его целомудренен. И не причинил бы он вреда никоего брату моему…
… Северному ветру моему, с которым так прекрасно было бы лежать в пышнокудрых покуда  травах, сомкнув объятия и горячо целуясь…
И возлежали бы мы в травах далёких, кои родят хлеб и воду жгучую, и скатывалась бы на тела наши обнажённые их природная влага…
И не было бы вокруг ни души, ни раба, но были бы мы одни на целый итер педестре от каких бы то ни было людей…
И от поселения ромейского, мирного, и от становища варваров злонамеренных, злокозненных, злобствующих…
И зажгла бы светило своё Селена Серебряная.
Но лишь в четверть силы, на ущербе светило бы оно, дабы свет был мягок и неярок.
И вдруг пришла бы согласно месяца начала десятого  прохладная гроза, но не убоялись бы мы вспышек молний сверкающих,
Кои взрезали ли бы шёлк небес над головами нашими…
И громы, крошащие небеса на осколки, смахивали бы на нас капли дождя обжигающего, хладного…
И мы, мокрые от дождя, омыли бы тела свои разгорячённые в его струях,
И ласкали бы друг друга с такою страстию, что не помешал бы он нам, но лишь освежил бы нас обоих.
И только сил прибавилось бы у нас.
И вошёл бы я в тебя пальцами, вводя их медленно и осторожно…
И доставил бы я тебе прекраснейшее из удовольствий, радость превеликую, пальцами перекатывая и сжимая простату твою, доселе никем –  никем из живущих ни во времени моём, ни в твоём не тронутую.
И преизрядно натешившись, ты, о, брат мой, возлюбленный больше жизни, кою так страстно люблю я,
И сомкнул бы уста ты свои на гордо восставшем пенисе моём…
И доставил бы мне наслаждение сильнейшее, испив естества моего и унося дух мой в Эмпиреи…
И, отдохнув несколько мгновений всего, вошёл бы я в тебя, о брат мой Северус…
И задул бы северный ветер, помогший бы тебе перенести боль первую…
И замер бы я в тебе на немногое время, дабы насладился ты совершенством тела своего…
И лишь некоторое время спустя, подождав, пока расслабился бы ты полностью,
И открылся бы для меня, тогда начал бы я движения медленные.
И всё скорее стал бы двигаться в тебе я, покидая и возвращаясь, как проделывал это со мною ты ко блаженству нашему обоюдному…
И ветер всё задувал бы порывисто, дабы вдохновить нас обоих на желаемое нам пуще живота единение как телесное, тако и духовное.
И вдохновлял бы северный ветер тот меня справиться ладно и приятно нам обоим…
И совершал бы я движениями пениса своего круги и полукружия в тебе, о, брат мой возлюбленный…
И раздавались бы в травах многоцветных, пышных, от дождя промокших, стоны и восклики наши…
И, чувствуя приближение верха наслаждения своего, обхватил бы я
Прекраснейший, набухший от страсти, мокрый от ливня пенис твой, о, брат мой возлюбленный…
И воскричав согласно, излили бы мы семя одновременно,
Взойдя на высочайший, скалистый, такой приятный взору утёс,
Поросший древами неведомыми, стройными с прожилками серебра на листах…
Ибо утёс тот суть вершина наслаждения близостью нашею, о, брат мой возлюбленный, Северус…
… И был Северусу сон.
Сидим мы с Ремом и благородненько так квасим, вдруг дверь в его гостиную отворяется, и входит… не званый на вечеринку Поттер, протягивает принесённый с собою стакан и тянет ручонки к выпивке…
Добрый Рем наливает ему, и Поттер выпивает скотч одним залпом, как заправский "пианица" – профессионал, как Ремус…
Тут же захмелев, кидается… мне на шею и вопит не своим, а каким-то не своим, но по-настоящему педеристическим вокалом:
– Отсоси мне, Севочка!
…Я отбрыкиваюсь от поганца, посмевшего весь праздник испортить, и говорю тихо, но внятно и раздельно, впервые, наверняка, чтобы поганца уложить на месте, чтобы лёг и не встал, и не встало бы уже у него ничего, чтобы не портить замечательной фразы, обращаясь к Поттеру просто на "ты":
– А не соснуть бы тебе хуйца?
Ну, в том смысле, что не пошёл бы он к Дементорам поганым, да куда ещё подальше. Хотя… куда уж дальше-то идти. Вроде бы, неоткуда и некуда, уж послали, так послали. Кого-то похоронить и пройтись по его могиле…
На что пьяный наглец, ничтоже сумняшеся отвечает:
– А давай-ка, пососу.
И плюхается на колени со всего немалого роста – а, пьяному море по колено! Не разобьётся, да что ему станется-то! Да, кстати о птичках, то бишь, о коленях. Поттер раздвигает мне их и начинает расстёгивать ширинку на брюках, а потом, под моё негодование, залезает и в трусняки мои семейные, да такие пригожие – на ширинке три пуговки всего. Так удобно из них мочиться, расстегнул пуговку и… готово дело, не то, что бабы.
Я его хлоп по ручищам наглым, и говорю, обращаясь, почему-то, к Рему, которого, правда, уже не вижу в поле зрения:
– Профессор Люпин, Ремус Джеральд, оставь эти глупости и свои больные фантазии при себе! Ты мне и так весь кайф обломал, я аж протрезвел, а такого от пинты огневиски быть, ну никак не должно.
Дай-ка лучше Антипохмельного зелья, дружище, голова трещит, не поверишь, ну словно бы по швам сейчас расколется…
А… Поттер, снова Поттер! – лезет и лезет обжиматься, сволочь эдакая! Да как ещё лезет-то, как со своей жёнушкой, буде у него таковая имеется – молод ещё!
– Рем! – кричу я уже в испуге от напора Поттера. – Помогай уже! Помощь твоя, гоорю, нужна да поскорее. Скорее же, Рем!
А возникший из ниоткуда Ремус, в одеянии волшебника, совершающего Венчание, отчего мне становится ещё больше не по себе – что он так вырядился-то! – торжественно так себе и заявляет, не боясь моего тапка, который уже готов слететь с ноги... Заявляет себе, весь такой расфуфыренный:
– Сим повелением свыше, от Мерлина всеблагого и Морганы пресветлой – заступницы всех любящих, объявляю вас супругами на веки вечные, и в горе, и в радости, и в волшебном здравии, и в состоянии сквиба временного!
– Да ты что лыбишься-то, Рем, на моё несчастье! А ну-ка засунь свои негожие слова себе обратно в задницу, из которой они и доносятся!
– Не могу, – говорит. – Ибо таково моё несчастье – любить тебя уже двадцать три года, безответно, безнадёжно, а повенчать с Гарольдом. Мне видение было от Мерлина, вот и поступаю так, выполняю, значит, задание... домашнее… Чтобы вас обвенчать, воедино собрать, значит.
– Смотри у меня! Перепил ты скотча дешёвого! Это всё сивуха играет в мозгах твоих, да так, что напрочь их снесла! В конце концов, перестань прикидываться священником, совершающим обряд Венчания. И кого только ты вздумал повенчать - меня и, я просто не могу терпеть его, Поттера! Он же такой грязный!
– А скотч, между прочим, ты, как всегда, приволок, и он дорогой, мне такой и не по карману. Это ж ты у нас сиятельный графинчик… Богатенький мужеложец, вот ты кто! И красоту, и молодость себе купил! А Гарри ты даже заметить не хочешь - он же ради тебя уши с мылом вымыл! Да и не только уши.
– Не виноватый я, он сам пришёл! – вопию я, опять в пьяном угаре, отмазываясь от ненавистного… Впрочем… Да он же красавчик – Поттер-то! Глазищи ярко-зелёные, на пол-лица, овал которого так мягок и правилен… А нос выдаётся ровно настолько, насколько положено красивому английскому носу.
В нём же ничего от ненавистного Джеймса покойного не осталось! И черты даже не от хорошенькой, но не более, Лилиан Эванс – Поттер! Своё, только своё, "лицо Гарри Поттера"!
… Всё равно не хочу его, но он уже целует меня взасос, а я… Я, почему-то, отвечаю ему тем же… Но это же противоестественно! Мы зацеловываем друг друга до одури, до снисхождения божественной нирваны...
Боги! Он же только слюнявит меня, совсем целоваться не умеет! Совсем дурачок этот Поттер! Даже поцеловаться с ним, таким сладким, со всей силы нельзя. Таким он хрупким кажется сейчас, именно в данный момент.
Ну и что, я тоже целоваться не был обучен Моальворусом – старым наставником своим, но ничего, справился же с Квотриусом…
… Кстати, иде он?..
– Квотриус! – ору я во всю глотку…
… И просыпаюсь.
Рог звучит – побудка.
– Северус! Проснись! Ты кричал во сне, но не мог я, не был в состоянии  добудиться тебя. Прости, что не сумел, а надо было как-то прервать твой  кошмар, навеянный  Марсом – Воителем и его сыновьями.
Да и беда у нас – запугали мы невинного Гарольдуса так, что нет его в шатре. А когда покинул он его, не ведаю. Где же искать его теперь? Что же делать нам нынче, ибо ответственность взяли мы над Гарольдусом.
– Чем же так запугали мы его?
– Верно, вскриками и стонами нашими полуночными.
– Поттер сам найдётся. Есть захочет и придёт, прибежит, как миленький. Куда ему, одинокому, деться? Не в лес же бежать – уж скоро зима, пропадёт он в одиночку. Он ведь даже простейшего Incendio не может соделать. Не помнит он такого заклинания.  Ему и в гоньбе, устроенной Волдемортом, тогда просто Томом, огонь приходилось возжигать по-варварски.
А, да ты тоже не знаешь заклинания сего, о Квотриус мой, лампада разума моего, светоч души моей , загнанной кем-то в подземелье тёмное!
– Я помню, как сожигал ты клочок шерсти, появившись в доме высокородного отца нашего, и какое движение волшебною палочкой совершал – всё помню. Хоть сейчас, после полностью  бессонной ночи, сотворил бы я заклинание сие, будто бы на свежую, выспавшуюся, бодрую  голову.                                   
– Ты не спал всю ночь? Отчего же? Был так сильно возбуждён, что и заснуть не смог? Что же не разбудил ты меня? Я помог бы тебе, хоть рукою, если уж тебе самому столь не хотелось своей плоти касаться.
– Да, воображение моё было столь велико, что сочинил я оду осени, дождю, северному ветру и нам с тобою, любящим друг друга во травах многоцветных под ливнем месяца десятого начала, ещё более-менее тёплом.
Но пропадёт ода моя, ибо нет ни свитка, ни чернил, ни пера. А в походе в битве с варварами на обратном пути она забудется и вряд ли вспомнится мне в доме твоём, о Северус. Но жаль мне её, ибо таковая получилась она красивая…
– А если бы сотворил я всё требуемое, записал бы ты её?
– Пожалуй, да. Я ещё помню все строфы. Но откуда возьмёшь ты всё необходимое для письма здесь в походе дальнем, где нет ничего для письма приспособленного, кроме карт военных, кои составлены по донесениям наёмников, бриттов, да и те у высокорожденнейшего отца нашего?
Северус вместо ответа потребовав волшебную палочку у Квотриуса, тот извлёк её оттуда, где все волшебники хранят её по ночам – из-под шкуры, заменявшей братьям изголовье, затем старший брат трансфигурировал одну овчину в длинный свиток, а из собственной рубашки сотворил чернильницу. Потом на глазах у изумлённого сверх меры Квотриуса, хоть он и видел превращение тихого, мирного табурета в злобного медведя, Снейп обернулся громадным вороном и начал тщательно чиститься. Наконец, долгожданное перо выскользнуло из плотного, Казалосьбы, скользкого на вид, плотного, блестящего оперения птицы, и она тотчас же заметила это.
И вот – вновь перед Квотриусом брат в одних только штанах изо всей многослойной одежды его и с голым, таким худым торсом. Правда, где-то должна валяться верхняя, прежде  таковая красивая  туника Северуса, сейчас столь грязная от крови, что и надевать её славному чародею и воителю не пристало.
– Се… Северус, ты сотворил всё это только для того, чтобы я записал очередную нерифмованную бездарность на пергаменте?
– Я уверен, что это – не бездарность, как и те оды, что ты слагал при мне. И пускай в них нет рифмы – этим они и дороже, ибо льются из самого сердца, подкрепляясь силами души и разума.
Не так ли, возлюбленный мой... брат? А на самом деле предок мой, единственный волшебник на сегодняшний день в семье Снепиусов, да, славной, воссоединённой, но...  состоящей из простецов единых.
Так пиши – всё в твоём распоряжении. Вспоминай каждое слово своё, кое озарилось разумом твоим беспокойным, оросилось слезами души поэтической и обагрилось кровью сердца живого…
О, да я сам, кажется, становлюсь поэтической личностью с тобою рядом, мой Квотриус – "не рифмоплёт", – улыбнулся Снейп, а потом вышел из шатра и засмеялся тихо и как-то спокойно.
По мере отдаления от походного пристанища его смех становился всё громче. Северус снова был счастлив более всех живых, может, только, за исключением творящего сейчас магию стихов, но не подозревающего об этом, Снепиуса Квотриуса Малефиция…

…Мистер Скримджер внимательно читал… бульварную газетёнку некую, однако имеющую грандиозный доступ в в массы народа, по глупому стечению обстоятельств , как сказал личный секретарь, весьма популярную среди  этого быд… народа. И не только в одном магическом Лондоне, но и на обоих островах у неё были свои, выкупленные у прежних хозяев по всем правилам и законам, типографии… А вот по всем ли?.. Правилам и законам? В некоторых законах есть интересные  неувязочки, которые  в адекватном состоянии можно прочесть и двояко, а, может, трояко, и "четвертако" и так до бесконечности, до вращения в мозгу нумерологических неизвестностей к неопределённостей.                         
А вот это надо проверить наверняка, со значительной  достоверностью. Хорошо, что законы магической Британии, самому  "молодому" из которых более двух сотен лет, в современных, ускоряющихся  условиях быстрого, даже у волшебников, магического прогресса, можно толковать весьма растяжимо и чрезвычайно широко. Главное – натянуть всё одеяло на себя, оставив остальных с холодным, хлюпающим носом и в одних пижамах. Вот тогда-то и можно будет предложить поделиться хотя бы таким желанным для многих краешком одеяльца этого, да хоть бы с тем же внешне неподкупным лордом Малфоем-старшим, который так опрометчив и без оглядки рассказал мне о настроениях, царящих на сей момент, по сей день, по сию минуту  в высшем свете - в этом грёбанном-загрёбанном, долбаном, недосратом потому, что они вечно срут от своего шампанского бомонде.
А вот нате, миленькие великосветские львы и львицы, выкушайте статью о злоключениях укушенных обозлёнными, скрывающимися не хуже пресловутого "Ордена Феникса" оборотнями – повстанцами-подпольщиками из "Свободы волкам позорным!", представителей вашего же бомонда. Один лишь только Ульфиус Роналдини чего стоит! Ведь такой яркой звездой был в "Светской хронике" всех без исключения газет, журналов и всякой дряни погаже, вроде того, что лежит сейчас перед моим носом - носом ми-и-нистра ма-а-гии. А теперь – подумать только невозможно! – граф Роналдини, заезжий из Италии мачо - красавчик и любимец всех ведьм и  юных ведьмочек Британии – и в резервации, читай, в концентрационном лагере для оборотней. Одет он ещё пока ничего, но фрак уже поблёскивает на рукавах и вокруг шеи, если судить по колдографии. Ничего, скоро его шёлковый фрак на клочки разорвут другие "самцы" в борьбе за меньшее, чем необходимо, число "самок". У него тоже пик сексуального вожделения на полнолуние! И останется граф Роналдини до следующей раздачи одежды, которая ещё не запланирована, "голым королём" резервации.
Да, теперь делёжка и борьба именно за  "самок". А ведь эти стильные женщины, сейчас ставшие "самками" оборотней потому, что нет в английском языке определения для женщины – оборотня, были когда-то, чаще всего, ярчайшими фигурами света и полусвета, законодательницами мод.
И светские "львицы" – хранительницы благородных манер, освящённых громадным числом поколений чистокровных браков, история которых исчислялась десятками веков, так, что они повыродились. Отчасти. Лишь отчасти, остальные так и сверкали белизной кожи, отличались утончёнными чертами лица и тела.
И другие – дамы полусвета – приверженницы более развязных, нечистокровных, зато более, много более  любвеобильных манер. Это я и по себе знаю потому, что у дам полусвета был принят, обогреет, и согрет теплом их раскормленных телес, не то, что у этих поджарых, сухопарых аристократических дам.
– Читайте-читайте, вот я этот "Dog`s Bull", этот жёлтый, развратный листок-то прищучу за яйца, если таковые найдутся у главного редактора, поместившего в сво-оё-о, – Скримджер начал от гнева по привычке растягивать слова, – пе-ча-а-тное изда-а-ние-э такую страшную, ужасную и злую клевету на самого, само-о-го-о мини-и-истра ма-а-гии.
Ишь, может, это проделка "Ордена Феникса", а не "Свободы волкам позорным"! Точно-точно, их, а не "Волков". Эх-хе-хе.
Министр задумался, что не мешало ему мерзко хрюкать и подхихикивать, иногда сбиваясь на почти лошадиное ржание.
Не нравятся нелюди в концлагерях, ох, и не нравится, а куда их девать-то прикажете? Можно подумать, министр Скримджер – самый жестокий волшебник на обоих островах, ну, после Того-кого… В общем, понятно, его Темнейшества, Воландемор...  Ой, ну, Тёмного Лор…
Ой, да я же вслух разговариваю, да Лорда… так, по-нашенскому,  назвал. Думай, Руфус, только думай  и поменьше выраженьиц типа: "Тёмный Лорд". Тот же, преданный ещё Корнелиусу Фаджу, личный, теперь уже мой секретаришка, и настучать может, куда надо, да так, что я цельной задницей не отде…
В общем, у меня есть немного общего с теми, с кем мои Ауроры должны бороться, и доказательство этого сродства между нами всеми исчезло вместе с Повелителем. Метка! Она же исчезла вместе с перенесением Лорда Волдеморта куда-то, я уверен, сквозь время... Иначе, куда бы ему деться на такой долгий срок?! Я не понимаю, да и кто понимает? Но в какую даль унесло его, что он не в состоянии...  Он. Не. В. Состоянии. Выбраться. Оттуда?
Да оно и к лучшему, что он не выбирается  и не появляется снова в... нашем времени! Теперь можно не бояться хэнд-контроля, а уж раньше-то, накануне Последней Битвы, когда унёсся наш Тёмный Лорд вместе с этим… малолетним, многолюбящим воякой Дамблдора, его пешкой, Поттером, в неизвестном направлении, страшновато было. Видимо, много напаскудил этот самый Поттер в Хогвартсе, многих обрюхатил, многих выеб в жо...  Да о ком ты ты думаешь, Руфочка? Разве ни на что не годная пешка Дамблдора так уж захватывает твоё драгоценное внимание, а, главное, время?!
А  ведь всё случилось со мной по глупости и недомыслию – захотелось мне у Тёмного Лорда в правительстве премьером быть, как у магглов, а Лорд чтобы, как царствующая особа, подальше от дел держался, а только бы основную идею задавал, я ведь на идеи-то не мастер. К величайшему моему сожалению, ведь министр магии должен задавать идеи для народных масс, а у меня не выходит. 
А дальше Большого Круга меня и не пустили – крови не люблю, да кишок вывороченных… Особенно заживо.
Фу, гадость какая, даже об одном Круге-то, где и успел засвидетельствовать, так сказать, аж вспоминать тошно. И куда я со своим бедным-разнесчастным происхождением полез? Зачем?И к чему всё это было?
Ведь вовсе не идея чистоты крови затронула, скажем поэтически,фибры моей души, вовсе нет – не такой уж я дурачок-т, как подумал Тёмный Лорд, принимающий мою клятву. Всё отрада жизни моей – политика, да чтобы не мелкой сошкой быть, а впереди всего государства стоять! И сбылось, но счастья мне в моей должности нет потому, как нет уверенности в своей высокой позиции – как бы с позором не загреметь с неё в Азкабан удалой. С возвращением Лорда и Метки вернутся, а уж от Метки на предплечье до "родимых" стен Азкабана рукой, да что там, мизинчиком достать можно.
А ведь, возвращаясь к нашим излюбленным баранам, нет, не в прямом - я овец никогда не имел, а в переносном, как французы говорят, смысле, к  графу Снейп, находящемуся в пока не общем, но  внутриминистерском розыске, как единственный уж наверняка истинный, известный Пожиратель… Он, в отличие от того же семейства лордов Малфоев, которое так хорошо маскируется под всевозможных благотворителей и попечителей, да прочих благодетелей народа магической Британии… Что-то я опять про Малфоя, поцелуй его Дементор в самое, что ни на есть, причинное место!
Так вот, о Снейпе – если ему и вправду удалось попасть в прошлое без Хроноворота, так, может, и наши кудесники унеслись не в Африку гулять, к злым гориллам и крокодилам, а путешествуют где-то во времени! А потом к-а-а-к вернутся. Оба, и уже друзья "не разлей вода"… А что, посовещаются… Там, на высшем уровне, так сказать, и согласятся на мировую, разделят сферы влияния и трон, устроив, как же его, ещё у древних магглов каких-то был… А, триумвират… Нет, это если бы их было трое, но их же всего парочка, а во внезапное появление "наследничка" у двух, пусть и не совсем полноценных, если уж сказать правду про Лорда, не в обиду ему будь сказано, но мужиков, честное слово, как-то не верится. Да и каков ещё этот Поттер на деле. Может, он упёртый натурал и в Хогвартсе мальчиков не крыл. А кто его знает! Может, он только девочек предпочитает... А, может, и не только деффочек. Кто ж его разберёт, эту, насколько я знаю, спортивную звезду Хогвартса!
…Но ведь ещё в детстве меня мама пугала мужской беременностью, чтобы гомосеком не стал…

____________________________

* Демон или бог страха. Сын Марса. Эквивалент греческого бога Страха Фобоса.
** Формидо – латинский эквивалент греческого бога Ужаса, Деймоса. Также сын Марса. В настоящее время Фобосом и Деймосом названы спутники планеты Марс.